тот категорически не желал отпустить:
– Постойте, уважаемый, у меня вот тут, в портфеле, есть совершенно волшебное средство – греналинкой зовут. Попробуйте хоть глоточек испить, всё пройдёт, как и не было! Даже кость быстрее срастётся! Точно вам говорю! Давайте присядем на лавочку, вон за вами посреди деревьев, в тенёчке. Посидим немного, отдохнёте. Да и поболтаем – чего нам, старикам ещё нужно-то – чашечку чая, да приятная беседа. Вот чая только нет, но вы попробуйте мою греналинку – ничем не хуже, да ещё и бодрости придаст. Не отказывайтесь! Пойдёмте, присядем – прошу вас, милейший Филипп Андреевич.
Оглянувшись назад, Сёчин и вправду увидел парковую скамейку, а в голове мелькнуло: «Странно, только что тут проходил, вроде бы никакой лавки не видел, наверное задумался», – и тут до него дошло, что странный этот Алоизий предлагает ему попробовать ту самую «греналинку», о которой рассказывал пропавший копарь, вспомнил также его слова о том, что после понюшки этого снадобья тот почувствовал заметное облегчение, и продолжил беседу с толстяком, хотя собирался спешно уходить. «А останусь-ка я, поболтаю с ним, может, всё-таки проясниться ситуация – что же это за тип? Только пить ничего не стану – мало ли что он тут предлагает!» – подумал Филипп, и согласно кивая, ответил:
– Хорошо, голубчик, давайте присядем, вы правы – отчего не поболтать со старым знакомым?
В тот момент, когда они усаживались на нагревшееся за день дерево уличного диванчика, Сёчин сразу же, без каких-либо предварительных словесных заходов, задал прямой вопрос:
– Алоизий Маркович, скажите – а вы кто?
На одно мгновение вопрос повис в воздухе, но всего лишь только на одно – расплывшись в благодушнейшей улыбке, его собеседник тут же разразился бурным потоком слов:
– О-о, ну и спросили вы, батенька, даже не знаю, что вам и сказать – кем я только и не был. И коз пас, и Русалим брал вместе с персами. Гражданскую прошёл, да и во в мировой участвовал! Всё по свету носит, никак покоя не сыщу. Хотя нет, не так давно было значительно спокойнее – спокойненько занимался сельхозработами, как вдруг вы стали рассказик свой сочинять. Вроде бы сидели спокойно в своём кабинетике, никого не трогали, ставили декорации, всё было хорошо, тихо и мирно. Но нет! – тут лицо его исказилось, и голос громыхнул так, что Сёчин вздрогнул, а Алоизий не останавливался, – Понадобилось вам писульством своим заняться! Да ещё и про Загорье! Не стыдно старика с печки гнать? Филипп Андреевич, голубчик, время уже почти вышло, спектакль скоро начнётся, день премьеры вы знаете, пожалейте себя – бросьте это дело, отдайте рукопись мне!
Сёчин не выдержал такого напора, и оттолкнул слишком приблизившегося к нему собеседника:
– Да что вы мне про рассказ голову морочаете – дался он вам! Кому это всё нужно?
– Да я же о вас забочусь, милейший! Неужелишь вам не хочется жить спокойно?
Тут он пальцем помахал перед глазами Филиппа:
– Смотрите – окажетесь сами в своём Загорье любимом! Вы и так там на примете! Вас там все знают, и давно уже ждут. Может оно и лучше будет, для всех. Что хотите делайте, но о том, что там происходит, никто не должен узнать! Ну какой смысл, скажите мне? Есть белое, и есть чёрное, ну что вы со своим многоцветьем лезете? В жизни всё просто должно быть – грядку вскопал, посеял. Устал – прилёг. Проголодался – покушал. Утром поднялся – лицо умыл. Ну вот вам оно надо – что-то менять? Ну вот зачем? Живём мы в своём уютном Загорье, травку ростим, никому не мешаем. Люди сами всё решат отличненько, и без нас. Ну чего вы лезете? Думаешь, ты Лев Толстой, что-ли? Да ни фига, я как посмотрю со стороны – так ты мужик простой.
Тут Алоизий замолчал, опять превратившись в затюканного жизнью, обычного, лысого и толстоватого человека. Потом махнул в сторону рукой, и достал из кармана пиджака пачку «Беломора», выбил из неё папиросу, и продув гильзу, прикурил, а выпустив клуб дыма, проворчал:
– Закурил тут из-за вас, а почитай уже лет сто, как про табак забыл. Слушай, Андреич, я ведь только из-за вашего рассказика паршивого тут появился. Да и был бы он ещё интересный, а то так – чепуха и пустяк, яйца ради него не стоит выедать, честно вам говорю. А хотите, поменяемся – я вам взамен сюжет подскажу для писулек – у меня их целый портфель! Видите, как раздулся? А это всё список идеек! Для всяких рассказиков! Я их уже столько раздал! Ну, про Доктора ладно, давно уже это было, о портрете тоже, уже и забывать начали. Но шагрени на всех хватит, у меня такие фактики есть, закачаешься, или со смеху лопнешь, ей богу! Да и про самого есть.
Филипп, услышав последнюю фразу, разулыбался:
– Так уж и про самого?
В тот же миг Алоизий разозлился, лицо у него побагровело, и он в обращении перешёл на «ты»:
– Да, и не смейся – точно есть! Ну, знаешь – например, подробнейший дневник про его восемнадцать годов обучения. Да ты не поверишь – всё по-честному, где был, что кушал. Какой мир смотрел. На последнем году у нас в Доме долго гостил! Не веришь? Честное слово, так всё и было. Я тебе такое расскажу – ты не только рассказ, ты целый роман напишешь! И всё про него. Представляешь, про него самого – роман! Это же сколько букв! Да писаки всего мира сдохнут от зависти! Премию порохову́ю сразу дадут, точно тебе говорю.
Сёчин покачал головой:
–
