Книга Неудача в наследство - Светлана Романюк

Михаил передёрнул плечами. Закатное солнце грело мало, да и ветерок значительно посвежел.

— Озяб? — усмехнулся Леонтий Афанасьевич. — А ты б ещё нагишом на прогулку отправился! Ступай уже. В порядок себя приведи да в гостиную спускайся. Я там расположился пока.

Глубоко внутри Михаила поднимало голову раздражение, слишком многие в последнее время вели себя по-хозяйски в его доме. Захотелось если не сделать, так сказать какую-нибудь глупость.

Ромадановский развернулся и отправился вглубь дома, лишая его такой возможности. Михаил выдохнул, понаблюдал за его неровной, чуть подпрыгивающей походкой. То ли долгая дорога разбередила старые раны князя, то ли за время их разлуки он успел получить пару новых — выяснить это у Михаила возможности не было, да и не очень-то и хотелось, если честно. Он потёр ладонью лицо и отправился в свою комнату, ему требовалось переодеться и собраться с мыслями. Судя по всему, разговор предстоял долгий и напряжённый.

Не прошло и двадцати минут, а Михаил уже входил в гостиную, где с удивлением узнал, что Ромадановский прибыл не один, а в сопровождении Андрея Дмитриевича. Приятель сидел на краешке кресла, спину держал прямо, руки сцепил в замок на коленях, взглядом старательно буравил дырку в паркете. От этого архиважного дела оторвался лишь на мгновение, глянул на вошедшего хозяина дома, сложил брови уголком, отчего вид его сразу стал то ли извиняющимся, то ли умоляющим, и вновь к ковырянию пола взглядом вернулся.

Леонтий Афанасьевич стоял у окна и любовался открывающимся из него видом. Завидя вошедшего Михаила, он слегка шевельнул рукой, и в гостиной, толкая перед собой дребезжащий сервировочный столик, появился бледный Степан. Слуга на удивление споро расставил угощение на столике и, прошептав: «Чай подан. С коньяком, как вы любите», испарился из комнаты. Михаил мысленно усмехнулся. Ни тебе блеяния, ни разбитой чашки, ни ударенного локтя — оказывается, Степан может без всего этого обойтись.

— Ну что ж, прошу к столу! — с видом радушного хозяина проговорил Михаил и широким взмахом руки указал на исходящие паром чашки.

— Кстати, чрезвычайно кстати, — отозвался Леонтий Афанасьевич, потирая руки, не подавая виду, что это его распоряжение было выполнено слугой.

Расположились за столом. Выпили не торопясь, каждым глотком наслаждаясь.

— Вячеслава Павловича завтра привезут. Отпускают его. Пока под подписку о невыезде, — не поднимая глаз сообщил Андрей.

Михаил признательно кивнул, весть была благая.

Несмотря на то, что день был насыщенный у всех, к блинам, пирогам и прочим угощениям никто не притронулся. Лишь Ромадановский отломил дольку от плитки шоколаду, бросил её в рот и зажмурившись ждал, пока она растает. Более всего в этот момент напоминая старого потрёпанного жизнью рыжего кота, блаженствующего на солнышке. Когда он глаза распахнул, началась форменная экзекуция.

Вопросы хлестали наотмашь, короткие комментарии по поводу ответов били точно в цель. Андрей сочувственно сопел, но в беседу не вступал. Свою порцию княжеского внимания он уже получил, теперь тихонечко приходил в себя. За два часа Михаил рассказал всё, что знал, предполагал, и даже то, о чём не догадывался, что знает. Единственное, о чём удалось умолчать, — это участие Ольги в составлении записки Турчилину и собственный маскарад при встрече с ним.

— Так, поправь меня, если я где-то ошибусь, но насколько я понял, вчера Николай Иванович Кречетов — отрок одиннадцати лет отроду — написал шуточное послание от имени своей сестры Ольги генералу Турчилину, приглашая того на свидание. Ты, узнав об этом, вызвался уладить дело, но генералу о розыгрыше не сказал, а пришёл в условленное место, измарал стену мелом и стал ждать Николая Дементьевича.

— Пока верно всё, — подтвердил Михаил, всячески избегая пытливого взгляда Андрея.

— Угу… — продолжил восстанавливать ход событий Ромадановский. — Встреча состоялась?

— Состоялась.

— И?

— Генерал к ритуалам отношения не имеет!

— Да ну! Удивительно, право слово… — ехидничал Ромадановский. — И на что ты рассчитывал, позволь узнать? И почему в таком виде вернулся?

— Я думал, если он те ритуалы проводил, то увидит знаки на стене, запаникует и себя как-то выдаст.

— На тебя с ножом кинется?

— Нет, — потупился Михаил. — Не обязательно. Просто с шага собьётся, в речи запнётся, дёрнется, наконец…

— А ты это подметишь и его на чистую воду выведешь…

— У меня и пистолет с собой был. Так-то…

Михаил вскинул подбородок и с вызовом посмотрел на гостей. Встретился с осуждающим взглядом Андрея и умильным взглядом Леонтия Афанасьевича и, вздохнув, вновь потупился.

— А в суде, — голос Ромадановского продолжал тюкать Михаила по темени, — слова твои о генеральской дрожи или о том, как старый человек в заброшенной мельнице в сумраке споткнулся, стали бы неопровержимым доказательством его вины. Да.

— Понял я уже, что глупость совершил, — повинился Михаил. — Да и не он это. Я ж рассказывал.

— Да, помню, след с сапогом не совпал. С другой стороны, — неумолимо продолжал руководитель Специального комитета при особе Его Императорского Величества, — ежели предположить, что Турчилин виновен, то теперь он будет знать, что на его след вышли, и поймать его станет в разы сложнее… Про одежду свою рассказать не забудь.

— Да что рассказывать, — пожал плечами Михаил. — Погода стояла жаркая. Турчилин ушёл, а я детство решил вспомнить. Искупнуться в Старом омуте. Пока плавал, часть одежды стащил кто-то. То ли ребятня местная, то ли водяной…

— Водяной, значит, — вскинул бровь Ромадановский. — Что ж, и про водяного выясним. А позволь уточнить, что это за роспись такая славная на ладони у тебя красуется?

— Не позволю! — мотнул головой Михаил, идя на поводу у инстинкта самосохранения. — Это дело личное, к расследованию не относящееся!

— Личное… Хорошо, если личное, — протянул Ромадановский и настороженно прислушался к чему-то. Затем хмыкнул и продолжил. — А знаешь, что у тебя не современная версия знака на руке красуется, а первоначальная? Споры с этим знаком пару веков назад в моде были. Знаешь, почему из моды вышли?

— Какая-то тёмная история в императорской семье произошла. Пари сначала запретили, а затем забыли.

— Ну что ж, обывателю большего знать и не положено,