такого. Только не вздумай меня поднимать на руки! Эй, Борзов! Да ты с ума сошел! — Но сильные руки уже подняли меня и несут в нашу спальню. — Тебе же нельзя!
И непонятно, к чему именно я отнесла последние слова, вот и Ярослав уточняет:
— Ты сейчас про что, Королева? Про то, чего нам хочется обоим?
— И про это тоже! Я видела, как ты на меня смотрел, жук! Нет, пока врач не скажет, что ты здоров и выдержишь нагрузки…
Но горячие губы Ярослава уже касаются моей шеи, и я замолкаю.
— К черту его! Я здоров! Только чужого разрешения нам в постели и не хватало! Маринка?
— У-м?
— Ну, скажи еще разок. Все равно ведь не отстану!
Не отстанет. Я уже поняла, что мне достался упрямец, каких поискать, и провожу ладонью по его щеке.
— Я люблю тебя, Ярослав. Очень!
— Вау.
— Но не надейся, что буду повторять это каждые пять минут!
***
Уже поздним вечером, когда мы лежим в нашей спальне, уставшие от близости и одновременно согретые ею, Борзов о чем-то думает, уставившись на темные тени под потолком. Закинув одну руку под голову, другой обнимает мою голую спину и кусает губы, будто хочет что-то сказать, но не знает, с чего начать.
С некоторого времени я чувствую его дыхание и изменения в нем, как свое собственное, и поднимаю голову с крепкого плеча. Приподнявшись на локте, провожу пальцем по груди Ярослава, спрашивая мысленно. Просить не буду, если захочет, сам скажет. А если нет — значит, нет.
Он поворачивает ко мне лицо.
— Ты знаешь, я почти не вижу сны, — вдруг признается. — Очень редко. Обычно тренировки меня изматывают, и я просто закрываю глаза, чтобы открыть утром. Но в больнице мне снилась ты, все время. А однажды мне приснился тот, кто любил тебя раньше.
Я замираю, настолько неожиданно звучит это признание.
— Сашка? — осторожно спрашиваю, просто больше некому. Борзов не отвечает, и я выдыхаю: — И что?
— Ничего. Ты мне покажешь свои студенческие фотографии? Все фотографии. Я хочу увидеть.
Я понимаю, о чем он говорит. Но фотографий с моей студенческой свадьбы не так уж много.
— Хорошо, покажу, — обещаю. — Я привезу от отца то, что есть.
— Он был совсем пацан — твой муж? Зеленый и неопытный?
— Да. Совсем мальчишка. Мы оба были очень молоды.
— Королева, он так и не понял, что с ним произошло — если тебе от этого будет легче. Он хотел вернуться, но не вышло. Есть двери, которые закрываются навсегда.
А это уже не вопрос, и я сглатываю тугой комом, возникший в горле, потому что вдруг становится тяжело говорить, и возвращаю щеку на плечо Ярослава.
— Странные тебе снятся сны, Борзов.
Он обнимает меня, проведя рукой по моим волосам.
— Согласен. Но как наяву.
— Он еще что-то говорил? Тот, кого ты видел.
— Да.
— Но ты не скажешь?
— Нет, это был мужской разговор — если это вообще возможно. Может быть, потом когда-нибудь… Если не подумаю, что я сумасшедший.
— Это не так. Никто не знает, на что способно наше сознание. Ты сам был на краю.
Ярослав вдруг улыбается — я ощущаю кожей движение его губ и догадываюсь, что именно его отвлекло. Я лежу, прижавшись к нему животом, и он не может не чувствовать, как шевелится наша девочка.
— Что, наш вихрь снова толкается?
— Угу. Мы сегодня много говорим и не даем ей спать.
— Тогда спокойной ночи, Королева.
— Спокойной, Яр.
Через несколько минут, когда я и сама смотрю на тени под потолком, то слышу:
— Я люблю тебя, Марина.
Это первый раз, когда Ярослав говорит признание, тихо выдохнув его в ночь, но у меня столько чувств в груди, что я ничего не могу ответить.
***
В день, когда наступает момент родов, я с утра не могу найти себе место, обходя дом по самым дальним закоулкам, не в силах погасить растущую во мне тревогу и беспокойство.
Уже тысячу раз я повторила себе, что прошлый раз не повторится и что обязательно все будет хорошо, но в тысячу первый раз страх вновь обдает душу холодом, вгоняя меня в панику.
Пожалуйста, соберись, Марина. Ты сильная, ты справишься.
Но вместо того, чтобы перестать ходить и успокоиться, я несу какую-то ерунду.
Хорошо, что Борзов стоически меня терпит.
— Я стала такая большая и неповоротливая. Надеюсь, я не придавлю ребенка во время родов?
— Не придумывай. Да где ты большая?
— Везде, будто сам не видишь.
— Нет, не вижу. Сзади так вообще и не скажешь…
— Что не скажешь? Что я огромная?
— Что ты в положении, — выкручивается Борзов.
— И капризная, да?
— Нет. Никогда не была.
— Мнительная?
— Есть немного. Особенно сегодня.
— Ну вот, видишь! Я так и знала, что со мной что-то не так!
— Марин, нам надо ехать. Все будет хорошо, слышишь? Я буду с тобой.
— Все время?
— Ну, конечно. Мы же договорились.
— Я не переживу, Яр, если ты грохнешься в обморок в самый ответственный момент!
— Я?! — Борзов так натурально изумляется, что я начинаю сомневаться. — Х-ха! Да никогда!
Но когда мы оказываемся в больнице, и на пределе схваток меня ведут в родильный зал, потому что лежать и сидеть я отказываюсь, уверенности в лице Ярослава становится меньше.
— Марин, а может обезболить как-то?
— Нет, я хочу сама все контролировать.
— Но тебе же больно!
— Очень! Но так и должно быть!
— Не понимаю, почему ребенка нельзя оттуда, э-м, просто достать?! Обязательно все это чувствовать?
— Можно, но в вашем случае не нужно, — вмешивается врач, посмеиваясь то ли над Ярославом, а то ли над нами обоими. — Все прекрасно проходит у вашей жены, поверьте моему опыту и не волнуйтесь! — успокаивает мужа. Но где там.
— Прекрасно? Да она умирает, посмотрите! Марина, если с тобой что-то случится, то я тоже…
— А-а-а…. — вместо ответа стону я, и Ярослав хлопает себя по лицу.
— Молодой человек, никаких подвигов в родильном зале! Если вам дурно, то лучше выйти.
— Нет, я в порядке! Марин, я здесь!
Теплые, крепкие пальцы Борзова сжимают мою руку, и только ради него
