Так вот было.
Она помолчала, потом усмехнулась:
– Ну я в Дин Эйрин, к бабке, кинулась. Год там не была, с табором ездила. Бабка к Брендону Бирну твоему. Не одной же ей замок штурмовать идти – хотя бабка-то могла бы, наверно. А он взял и сам поехал – с ней, меня взял еще и королевских солдат вытребовал. Барон Сэвидж его… ну сама понимаешь, куда послал, сказал, что над дочкой волен, а магистр спокойно так нам с бабкой говорит: «Отойдите от ворот, чтобы вас не задело». И чем-то кинул таким – огонек вроде малый, неяркий, а пробежался по воротам, они и в труху. После этого никто из слуг баронских не пикнул даже. Закланялись только.
– А Монгвин?
– А Монгвин с маленьким в башне сидела. Барон-то не решил еще, что с ними делать. Но кормили их точно через раз, мелкий не очень уже пищал. И окно заложили – ни солнца, ничего. Магистр твой ее оттуда вывел, бабка мелкого вынесла – тут барон несется, по какому, дескать, праву, да я ваш Университет по камню раскатаю. Бабка ему сказала… переводить долго, но с женщиной он бы точно после этого не лег. А магистр Бирн только: «Вы похитили студентку и ее ребенка, убили ее мужа, а ваши земли король после казни хозяина мог бы пожаловать Университету. И пока я эту мысль додумываю, вам бы ползти на коленях прямо отсюда до столицы, королевского помилования просить. Отойдите с дороги, пока есть чем идти». Так вот было…
– И что потом?
– Потом Монгвин уже в Дин Эйрин стала… ну гаснуть, что ли, иначе не скажешь. Знаешь, так бывает, когда человек жить не хочет. Просто ложится и умирает потихоньку. Даже на мелкого почти не смотрела – ему уж кормилицу нашли. Она сильно брата моего любила. Я как-то к ней зашла – а она петлю из пояса сделала, к балке привязала… я плохо помню, что дальше было. Дыхание ей вроде вернула, а вроде и нет. Ну и говорю – да провалиться тебе, не смей уходить, ты мне сестра, мелкому мать, ты не смеешь, да я тебе, дура, самое дорогое отдам, что у меня есть. А дальше все само вышло. Она глаза открыла и заплакала – это хорошо, слезы – они горе уносят. А я не тогда поняла, наутро только. Что магии во мне ни капли.
– У нее до этого магии не было?
– Слабый был дар. Отец ей учиться недолго позволил. Так что не узнать – может, и посильнее бы она стала. А теперь вот мантика стала из лучших на все королевство. У матушки Джи перенимает.
– Ты… жалеешь? – не сразу спросила Эшлин.
Нелли снова рассмеялась:
– Веришь, Линди, не жалею. Поначалу только. Потому что самого дорогого-то у меня разве только дар был? Я вон пэйви кровная, мне это дорого. Семья мне дорога, и Монгвин мне семья тоже. Друзья. Ну и Коннор. Он уже тогда за мной ходил. А после сватать пришел к бабке. У нас не принято за чужих, да он упрямый оказался. Вот – пошла я замуж. Он хороший, честный. Ты его прости, что он тебя магистру Эремону сдал – не со зла, а долга перед старшим ради. Он тогда видел, как ты стул деревом прорастила. Шел спросить что-то у магистра твоего, а вы там как раз…
– Эй, пэйви! – позвал добродушный толстяк, по виду торговец. – Никак болтать друг с дружкой сюда пришли? Сплясали бы хоть!
Нелли вскинула руку с потрепанным бубном, и Эшлин вышла плясать на готовый для ярмарки деревянный помост.
* * *
Брендон открыл глаза. Его что-то пихало в бок, не давая провалиться обратно в черноту. «Что-то» нависло над ним жизнерадостной чумазой мордашкой лет шести и довольно произнесло:
– О! Я ходил смотреть, что сегодня море принесет. Тебя вот принесло. Ты, дядька, беглый или топиться ходил?
Не дождавшись ответа магистра Бирна, новый знакомый продолжал говорить. Слушатель ему был нужен гораздо больше, чем собеседник.
– Если топиться, точно из-за бабы. У нас один вешаться ходил. Мы ему советы всякие давали, а потом ветка сломалась. Ну дураки мы, что ли, – правильные давать? Потом еле отпоили. Я, когда вырасту, паб куплю. Чтобы только виски и похлебка. И никаких женщин.
– А кто твой виски разносить будет… – хрипло ответил Брендон и закашлялся. Горло драло от соленой воды.
Мальчишка почесал в затылке и переступил с ноги на ногу.
– Да… я вот и понял, почему бабы всегда разносят. Какой мужик, если ему виски дали, до других его донесет? Ну ничего, придумаю. Меня Финн зовут. А тебя?
Магистр попробовал сесть, и новый знакомый помог ему в этом нелегком, как оказалось, деле.
– Брендон. Если уж у вас не принято обращаться к незнакомцам вежливо.
– Ну дак я, – засопел обиженно Финн, – ждал, пока ты очнешься. А мог бы просто сапоги снять!
Брендон смотрел, как море облизывает пенистой волной гальку, и привыкал к тому, что жив.
Прошло еще время, прежде чем Брендон смог встать на ноги и, пошатываясь, отправиться вслед за новым знакомым. К счастью, похоже было, что его посчитали мертвым и потому не бросились искать. По крайней мере, поблизости не было ни одной лодки или бетлемского брата. Только тоскливо и нагло орущие чайки.
Прибрежный городишко вырос из рыбачьей деревни, не имел наружных стен, заборов и мостовых, а дома в нем рассыпались по холмам, как стадо баранов. Финн уверенно шагал по дороге к окраине, продолжая монолог. Молчание было для него сродни пытке. Так что Брендон быстро успел узнать, что живет Финн здесь, с нищими, которые скоро собираются на ярмарку в Альбу, там университет магии, а он никогда не видел ученого мага, прямо дух захватывает, как подумает, что увидит. Что родителей у Финна нет, его нашли на грядке. Что главный среди них Огастус Бенн, который был за морем, видел слона и черных людей, а потом потерял ногу и теперь учит просить, чтобы подавали, разбирает ссоры и вообще так хорош, что из их бродяжьей общины уже год никого не вешали. Они бродили из города в город, оседая в каком-то из них на зиму. Огастус умел договариваться.
Дом располагался среди таких же покосившихся домишек самой последней улицы. Здесь, неподалеку от рыбного рынка, жили самые бедные или самые тайные жители городка. Финн помахал неясной тени у стены драной шляпой. Ему ответили.
Брендон не привык привлекать столько внимания. Нищих вокруг пугающе
