решился рассказать ей все. Про Ская, про свою одержимость и про все те вещи, которые мелькали во мраке между нами, как огни на воде. Но сейчас уже поздно. Слишком поздно.
Крепко хватаю болиголов. Стебель оказывается пористый, и я выдавливаю себе на руки липкий сок. Выдираю растение из земли. Корни похожи на кривые пальцы и выглядят зловеще. Я даже не стряхиваю с них грязь. В этом тоже нет смысла. Я закрываю глаза и кусаю. Вкус терпкий и свежий, совсем не похожий на яд.
Я жду. Солнце выше встает над морем. Ничего не происходит. Я пихаю еще больше болиголова в рот и яростно жую, стараясь не подавиться грязью. Мое подозрение перерастает в уверенность. Я начинаю смеяться с набитым дикой морковью ртом.
Отплевываюсь последними кусками грязи и встаю. Очевидно, это не мой финал.
Ветер доносит звук. Я резко разворачиваюсь.
– Ты здесь? – шепчу я. – Ребекка? – Но она сгорела, а это просто ветер.
Помогите, – зовет голос.
– Чего ты от меня хочешь? – кричу я.
– Сюда! – отвечает голос. – Помогите, я здесь! – Я медленно поворачиваю голову. Этого не может быть. Но это правда. Скалы зовут. Звук исходит из расщелины в скале, где Нат прятал пиво.
Я подхожу к ней.
– Ты не настоящий, – говорю я в дыру. – Ты не можешь разговаривать.
– Пожалуйста, дайте мне руку, – отвечает дыра. – Пожалуйста.
Вопреки собственному желанию так и делаю, просто чтобы доказать себе, что я прав и все это просто сон. Мне приходит полубредовая мысль, что, может быть, призрак оставил мне пива. Я уже готов нащупать гладкую стеклянную поверхность бутылки.
– Больно! – стонет скала.
– Нат? – но это не его голос. Темнота поднимается по моей руке, как чернила. Я помню это чувство, будто расщелина – темная пасть, готовая меня заглотить. Я все глубже и глубже врастаю в камни, в землю. Вспоминаю о змеях, пауках и крысах – о всех тех существах, которые живут в темных щелях. Я ахаю, но беру себя в руки, готовясь почувствовать шерсть или гладкие чешуйки, скользящие под пальцами. Но там только грубый камень.
Может, болиголов все-таки сработал? Может, я мертв? Но как я это пойму? Я по плечо застрял в скале, погребен в камне.
Мою руку кто-то хватает. Пальцы сжимаются, как клещи. У земли есть руки. Задыхаясь, я начинаю вырываться.
Спаси, – кричит Ребекка из глубин земли.
Вопреки своей воле я нагибаюсь и заглядываю в длинный темный проход.
В меня вцепились пальцы, потемневшие от грязи и крови. Я вижу полумесяц землисто-черного ногтя. Позади в темноте что-то блестит. Мигают глаза. Я сплю. Луг смотрит на меня своими блестящими глазами.
Тогда я кричу: дикий рев вырывается откуда-то из самых моих глубин. Пронзительный звук вспарывает тишину.
– Вы меня нашли! – снова кричит голос, и это не Ребекка. Вообще не женщина.
Ослабев, я замираю.
– Скай? – Галлюцинации беззвучны, снова говорю я себе. Они должны быть беззвучны.
Видимо, я, наконец, сошел с ума. Вот и все.
– Уайлдер? О Уайлдер, это ты!
Спасатели несколько дней работают кирками и дрелями, чтобы расширить отверстие в скале и вытащить Ская. Он похудел почти до неузнаваемости. Его правая рука замотана в промокшую грязную тряпку. Он без конца трясется и постоянно высовывает язык, как будто все еще пытается слизнуть конденсат, капающий со стен пещеры.
Тайник Ната уходит глубоко вниз, в самое чрево скалы. На дне – небольшая камера. Из бухты туда ведет узкий проход, который засыпало камнями. Внутри оказалась еще одна бочка, потертая от времени. Ее наконец нашли – пропавшую женщину из бочки.
Ее опознали по отпечаткам пальцев. Это Арлен Пеллетье, мать Ната. Как выяснилось, она никогда не покидала Свистящую бухту.
– Я продолжал двигаться к свету, – говорит Скай.
В его палате тихо, только чуть слышно гудят аппараты. Я не знаю, для чего они все нужны. Звучит прерывистое пиканье. Из-за двери доносятся приглушенные звуки больницы.
Сначала Скай не мог есть, но вчера у него вытащили назогастральную трубку, и теперь он самостоятельно открывает банку с яблочным пюре. Сладострастные звуки, с которыми он поглощает еду, звучат почти неприлично.
– Хочешь, чтобы я тебя оставил?
Скай пугается.
– Нет! – кричит он. – Пожалуйста, не оставляй меня одного.
Мне сразу становится стыдно, что я так пошутил. Он все еще бледен – почти так же бледен, как его перебинтованная культя. Они не смогли спасти руку. То, что от нее осталось.
– Я несерьезно, – говорю я, касаясь здоровой руки. – И тебе необязательно разговаривать, если не хочешь.
– Я хочу, Уайлдер. Это замечательно – когда есть с кем поговорить. И то, что ты здесь. М-м-м, – издает он одобрительный звук и просовывает язык в банку из-под пюре. – Почти три недели с одними крабами, – добавляет Скай. – Ты когда-нибудь ел краба прямо с раковиной, Уайлдер? Это отвратительно. – У него все еще хриплый голос. Он много дней кричал и звал на помощь из-под скалы. – Но я всегда мог двигаться к осыпи, – продолжает он, – к этому маленькому квадратику света. Каждый день я проползал сколько мог. Иногда всего дюйм. И он никогда не казался ближе, так что я начал сомневаться, не воображаю ли его. Этот свет. Но ночью я видел еще и звезды и тогда решил, что, наверное, не могу воображать себе и то и другое – и солнце, и звезды. Не знаю, почему я был в этом так уверен, смысла в этом особого нет. Сознание сужается, когда оказываешься в таком темном тесном пространстве. Все сводится к паре аксиом.
Скай нашел пещеру однажды ночью, когда ставил на якорь свою лодку в Свистящей бухте.
– Что ты там делал в темноте? И… – я замолкаю. – Вообще?
– Ну… – застенчиво начинает он. – Иногда, когда я поднимаюсь на холм, то иду к коттеджу. Если там никого нет, я захожу. Задвижка на круглом окне совсем расшаталась. Тебе бы надо ее починить.
– Спасибо за информацию, – сухо говорю я. – А зачем?
