взялась снова!
— Да я никуда и не девалась, — проговорила негромко Милана, пожав плечами. — Я только все равно не пойму, чего ты ко мне-то пришла? Разбирайся с Назаром.
— И с ним разберусь. А к тебе я пришла в глаза посмотреть и сказать все. Ты же женщина, ты меня понять должна. Если Назар уйдет к тебе, я… я не знаю, как это пережить. Я же только им дышу каждый день, Милана. Я так старалась… старалась, а в итоге он снова наткнулся на тебя…
— То есть я типа из жалости к тебе должна сказать Назару, чтобы он перестал общаться с сыном. Так?
— А его ли это сын? — хмыкнула Анька. — Не было, не было, а потом вдруг появился.
— Ну это точно касается только Назара.
Аня ухмыльнулась и, взяв сумочку, подхватилась с дивана. Каблучки парадных туфель процокали, отмерив два шага в сторону Миланы, и она с какой-то дурацкой, нелепой веселостью в голосе, выдала:
— Я тебя предупредила. Брось играться с моим мужиком. А то я не посмотрю, что ты у нас моделька с мировым именем. Я тебе мордашку подправлю.
Милана деланно вскинула брови, медленно осмотрела Аню, воинственно застывшую напротив нее, и спокойно сказала:
— Если ты реально считаешь, что твой мужик ищет себе развлечений, так ты б ему сама их устроила, что ли. Или мозгов не хватает?
Анино лицо на мгновение исказилось неприкрытой ненавистью, она качнулась в сторону Миланы, которая все так же спокойно улыбалась, дразня эту сельскую идиотку — ну какой вред от бестолочи, которая мужика в доме удержать не в состоянии, мог быть ей, половину жизни занимавшейся кикбоксингом? А потом Аня сдулась и отшатнулась в сторону. Лишь нерв продолжал дергать уголок ее рта, как если Милана и впрямь задела ее за живое.
— Ну и грязь же ты, — шепнула Аня, развернулась и ломанулась на выход, будто сбегала. Спустя еще несколько секунд за ней хлопнула дверь.
В комнате стало тихо, только в ушах свистело. Но и этот свист прервался басящим голосом хмурой Павлуши, замершей на пороге гостиной:
— То, может, все ж чаю, Миланонька?
Ясно. Подслушивала. Стыдно как.
Хотя уж ей-то чего стыдиться? Не уводила она чужих мужей. Не уводила.
— Я поговорю с ним, когда вернусь. И когда он вернется, — охрипшим голосом и как-то отстраненно произнесла Милана то ли вездесущей домработнице, то ли себе.
Да. Она с ним поговорит, она ведь решила. Просто разговор будет о другом. Пускай чешет к своей Аньке и не пудрит ей мозги. Или то, что у нее называется мозгами. Олекса прав, бедовая. Совсем бедовая, ничему жизнь не учит.
— А что с ним разговаривать! — вскипела Павлуша, потом остановила себя, вернула лицу спокойное выражение и добавила: — Пойду. Отбивными займусь. К ужину.
И исчезла из поля зрения, тем самым включив и Милану.
Та шустро поднялась из кресла и рванула к себе. Нужно сосредоточиться на небольших задачах, чтобы однажды сделать большое. Мало-помалу — и до большого доберется. А пока хотя бы с платьем на завтрашнее афтерпати разобраться. Ведь ничего не произошло. Ничего нового, все уже было. Она влюбилась — рассосется само. Зря только Олексе рассказала, тревожиться будет, а ведь не о чем тревожиться.
Остаток дня прошел на автомате. Она словно бы оглохла к собственным переживаниям, затолкала их так глубоко, как только можно, лишь бы не думать, и каждую секунду уверялась все сильнее — ерунда, непоправимого не случилось, перемелется. Назар строчил ей сообщения целый день, она сорвалась лишь однажды, под вечер, и ответила: «Прости, я занята», — чтобы получить в ответ: — «Понял, отстал, до завтра».
И за ужином слушала болтовню сына, которому отец уже успел рассказать про экспедицию, в которую выпрашивал Даньку с собой. Данила же долго не сомневался, как только отец предложил — схватился за эту идею и теперь, кажется, ею и жил — рассказывал что-то там про геодезию, то, что успел нахватать от Назара, и то, что вычитал сам.
— Только не вздумай задвигать математику! — вяло напомнила Милана.
— Да как тут задвинешь? Папа контролирует! — рассмеялся Данила в ответ, а Павлуша снова выразительно хмыкнула, но ведь нельзя было не признать того, что наличие Назара в их жизни положительно сказывается не только на Данькином настроении, но и на дисциплине… и на успеваемости. Математика раньше была непролазной и непроглядной черной дырой, а несколько занятий с отцом — и мальчик постепенно вникал. Будто Шамрай нашел, где те отсутствующие кирпичики, без которых невозможно сложить общее понимание предмета.
Спала Милана плохо. Ворочалась, просыпалась, глядела на часы, потом перечитывала их с Назаром переписку и думала, что почему-то совсем ничего не чувствует. Ни боли, ни разочарования, ни горечи. Лишь все ту же оглушенность, что и днем, даже оставшись наедине с собой. И боялась момента, когда накроет. Вдруг совсем невыносимо? Она помнит, что такое невыносимость, но ведь тогда она потеряла все, а сейчас — ничего не теряла. Может быть, только кусочек собственного сердца, но что такое сердце, когда Назар не на сердце ведется? Ни тогда, ни теперь…
В самолет она садилась спокойной и собранной. Перелет был недолгим, успела только выпить кофе, раскрыв книгу на коленях и начав ее читать. Смыслы улавливались довольно легко, а значит — все в порядке. И по трапу она спускалась в солнечный день под ясным итальянским небом пряча глаза за темными стеклами очков с широкой улыбкой на губах — ведь все хорошо! И вот там, на трапе, в тот же миг и поняла: ей и правда невыносимо. Больно, страшно и горько. Потому что мечта разбилась в очередной раз, как глиняная макитра, которую вчера вечером с полки сбил Грыць. И ей так жалко стало этой макитры, одной из первых попыток что-нибудь мастерить. И ей так жалко стало себя.
Потом была встреча с агентом, заселение в гостиницу, обед с Фабианой — старой приятельницей и владельцем дома моды, чьим лицом Милана когда-то была. А вечером в Центре модных показов на улице Гаттамелата открытие и показ коллекции купальников родимого бренда, сделавшего Милану Брагинец — топ-моделью. Потом праздник стихийно перекинется на улицы
