его нет, – сказал он. Ибо это не имеет никакого значения.
– Печаль не есть сожаление, – сказал я. – А я чувствую глубочайшую печаль.
– Кому какое дело до твоей печали, – сказал он. – Думай о тайне, ибо только это имеет значение. Мы – живые существа, и смерть – наш удел, а осознание свое мы обязаны сдать туда, откуда оно получено. Но если нам удастся хоть чуть-чуть все это изменить, то какие тайны, должно быть, нас ожидают! Какие тайны!
Глава 18. Преодоление барьера восприятия
Вечером, по-прежнему в Оахаке, мы с доном Хуаном прогуливались по площади. Подходя к его любимой скамейке, мы увидели, как люди, на ней сидевшие, поднялись и ушли. Мы поспешили к ней, чтобы успеть занять освободившееся место.
– Ну что ж, – произнес дон Хуан, когда мы сели, – вот мы и подошли к концу моего объяснения. Сегодня ты самостоятельно соберешь другой мир и навсегда отметешь все сомнения. Ты должен безошибочно отдавать себе отчет в том, что тебе предстоит сделать. Сегодня, используя преимущество состояния повышенного осознания, ты должен заставить свою точку сборки перемещаться. И в одно мгновение ты настроишь эманации другого мира.
А через несколько дней все мы – ты, Хенаро и я – встретимся на вершине горы. И там ты должен будешь сделать то же самое, однако там у тебя не будет никаких преимуществ, ибо на вершине ты будешь находиться в нормальном состоянии осознания. И сделать это тебе необходимо будет в мгновение ока. Если не получится, ты умрешь – смертью обычного человека, который сорвался с обрыва.
Он намекал на действие, которым должно было завершиться обучение правосторонней части моего осознания – прыжок с вершины в пропасть.
Дон Хуан заявил, что тренировка воина заканчивается, когда воину удается без посторонней помощи преодолеть барьер восприятия из состояния нормального осознания. Нагваль подводит воина к порогу, но успех зависит от самого воина. Нагваль просто испытывает его, предоставляя ему возможность самостоятельно за себя постоять.
– Единственная сила, которая способна временно устранить настройку, – это настройка, – продолжал он. – Тебе нужно будет устранить настройку, диктующую восприятие обычного мира повседневности. Намереваясь изменить позицию своей точки сборки и удержать ее в новой позиции достаточно долго, ты соберешь другой мир и тем самым ускользнешь из этого.
Древние видящие, бросившие вызов смерти, по сей день избегают ее именно таким образом – намерением сдвинуть свои точки сборки и зафиксировать их в позициях, переносящих видящих в какой-либо из семи других миров.
– Что произойдет, если мне удастся собрать другой мир? – спросил я.
– Ты отправишься туда, куда отправился Хенаро с этого самого места в тот вечер, когда он показывал тебе тайну настройки, помнишь?
– Но куда я попаду, дон Хуан?
– В другой мир, разумеется, куда же еще?
– А окружающие люди, и дома, и горы, и все остальное?
– От всего этого тебя будет отделять тот самый барьер, который ты преодолеешь, – барьер восприятия. И точно так же, как захоронившие себя видящие, ты уйдешь из этого мира. Тебя здесь не будет.
Услышав это утверждение, я ощутил, как внутри меня разворачивается настоящее сражение. Какая-то часть меня протестовала и кричала, что позиция дона Хуана не выдерживает никакой критики, другая же часть знала, что он абсолютно прав.
Я спросил, что произойдет, если я сдвину свою точку сборки в Лос-Анджелесе, прямо на улице, среди людей и транспорта.
– Лос-Анджелес растает как дым, – очень серьезно ответил он. – Но ты останешься. В этом и заключается тайна, которую я пытался тебе объяснить. Ты не раз испытывал это на себе, однако так и не понял. А сегодня – поймешь.
Он сказал, что пока еще я не сумею воспользоваться для сдвига точки сборки толчком Земли. Пусковым моментом станет настоятельная потребность в осуществлении сдвига.
Дон Хуан взглянул на небо. Он вытянул вверх руки, словно слишком долго просидел неподвижно и теперь хотелось сбросить физическую закрепощенность. Потом он приказал мне выключить внутренний диалог и погрузиться в безмолвие. Потом он встал и пошел прочь с площади, знаком велев мне следовать за ним. Мы пошли в пустынную боковую улочку. Я узнал ее – это была та же улица, на которой Хенаро продемонстрировал мне настройку. Едва я это вспомнил, как тут же обнаружил, что иду рядом с доном Хуаном по пустынной равнине с желтыми дюнами из чего-то, похожего на серу. Место это к тому времени было мне уже хорошо знакомо.
Я вспомнил, что дон Хуан заставлял меня воспринимать этот мир много-много раз. И еще я вспомнил, что за пустынными дюнами есть еще один мир, сияющий дивным, ровным чистым белым светом.
Когда в этот раз мы с доном Хуаном вошли в белый мир, я ощутил, что свет, исходивший отовсюду, не прибавляет сил, но успокаивает настолько, что производит впечатление священного. Священный свет омывал меня, и тут вполне рациональная мысль пришла мне в голову. Я подумал, что мистики и святые, должно быть, совершали это смещение точки сборки. В человеческой матрице они видели Бога, в серных дюнах – ад, а в удивительном прозрачно-белом свете – райское сияние Небес.
Рациональная мысль немедленно сгорела под натиском того, что я воспринимал. Мое сознание было привлечено огромным количеством фигур мужчин, женщин и детей всех возрастов и других непостижимых образов. Все это ослепительно сияло лучистой белизной. Я увидел дона Хуана. Он был рядом. Он смотрел не на явившиеся нам образы, а на меня. В следующее мгновение я увидел его иначе – теперь это был шар света, качавшийся вверх-вниз в футе от меня. Неожиданно шар резко приблизился, и я увидел то, что было внутри.
Специально для меня дон Хуан принялся манипулировать своим свечением осознания. Оно неожиданно выхватило четыре или пять нитеподобных волокон на левой стороне его светимости и там зафиксировалось. Мое внимание было полностью сосредоточено на этих ярких волокнах. Что-то медленно втянуло меня в некоторое подобие трубы, и я увидел союзников – три темные длинные прямые фигуры, дрожащие, подобно листьям на ветру. Я видел их на почти светящемся розовом фоне. В мгновение, когда я сфокусировал на них взгляд, они приблизились ко мне. Они не скользили и не летели, но подтягивались на каких-то волокнах белизны, исходивших из меня. Белизна не была ни светом, ни свечением, она походила на толстые линии, нарисованные меловым порошком. Они рассеялись быстро, но недостаточно: прежде, чем это произошло, союзники уже на меня насели.
Они теснили меня со всех сторон. Я почувствовал раздражение. Союзники немедленно, словно
