довольствованы».
П.В. Романов (2000), большой знаток истории пиров и маскарадов, приводит некоторые интересные, хотя и деликатные подробности этих мероприятий. В отличие от Европы, где отправление естественных потребностей на балах было достаточно вольным, и гости могли мочиться в камины, за дверями и шторами, а то и просто с балконов (Людовик XIV запретил строить туалеты во дворцах и периодически переезжал из Версаля в Лувр, а оттуда в Фонтенбло, поскольку после больших приемов эти огромные помещения приходилось изрядно отмывать и проветривать), в России активно пользовались специальными вазонами. Во второй половине бала лакеи сбивались с ног, публично разнося горшочки, чтобы гости могли укрыться с ними за установленными в углах зал ширмами. Такая процедура не считалась неприличной и вполне вписывалась в нравы того времени.
Елизавета желала упорядочить поведение придворных чинов, не соответствовавшее, видимо, своим легкомыслием тому высокому значению, какое придавалось им высочайшей властью. В числе разных мероприятий, направленных к этой цели, заслуживает внимания указ императрицы (от 9 января 1749 г.) гласящий, что во время богослужения в придворной церкви, «ежели кто, какого бы чина и достоинства ни был, будет с кем разговаривать, на тех надевать цепи с ящиками, которые для того нарочно заказать сделать: для знатных чинов медные вызолоченные, а для посредственных белые луженые, а для прочих чинов простые железные». Также императрица воспретила 28 апреля 1747 года употреблять табак в церкви во время богослужения, а «ежели затем ее императорского величества указом в противность оному, табак будет кто употреблять, у таковых табакерки отбирать камер-лакеям и лакеям, кто таковых усмотрит и обратно их не отдавать» (Волков Н.Е., 2003).
Своей подвижностью по государству императрица напоминала великого родителя. Елизавета Петровна часто и длительно путешествовала по России, обычно двигалась в кортеже карет, подвод и повозок общим числом около 200. Интересно, что во время пути осуществлялся жесткий санитарно-противоэпидемический режим. Так, например, в кортеже обязательно имелись специальные кареты, оборудованные санузлом.
Постоянные перестановки мебели в покоях, перестройки во дворцах, внезапные стремительные переезды, столь характерные для повседневного стиля жизни Елизаветы, казавшиеся современникам «странностями поведения», как мне кажется, могут быть объяснены с медицинской точки зрения. Они характеризуют императрицу, как натуру неуравновешенную, импульсивную, невротическую. Возможно, эти особенности были связаны и с мнительностью, подозрительностью Елизаветы, действительно опасавшейся стать жертвой очередного переворота. В.А. Бильбасов (1900), характеризуя пагубный для здоровья режим дня Елизаветы Петровны, писал: «Она отправляется в оперу в 11 часов вечера, ужинает в час, а ложится спать в 5 часов утра». Все эти особенности личности наложились на прочный фундамент наследственности – вспомним, какими энергичными, подвижными, импульсивными были родители Елизаветы.
Мудрая императрица не забывала держать руку на «тайном пульсе» незримых политических событий. Андрей Ушаков лично и регулярно докладывал ей сводки всех важных сведений, попадавших в поле зрения Тайной канцелярии. В Фонде 468 РГИА (опись 39, ед. хран. 16, 17 и др.) и сегодня можно увидеть уникальные секретные документы тех времен – витиеватые подписи Ушакова под «экстрактами» из политических уголовных дел, направлявшиеся Елизавете в 1741–1743 гг., на заре ее правления. У нее действительно были основания опасаться за свою жизнь. В 1742 году был арестован ее камер-лакей А. Турчанинов и два его приятеля-гвардейца. Они готовили план ночного убийства Елизаветы и ее окружения. На допросах заговорщики сознались, что хотели убить императрицу, вернуть на трон Иоанна Антоновича, завербовали для переворота несколько десятков человек. По словам Пецольда, «главный преступник, камер-лакей, действительно уже положил было под спальню императрицы бочонок с порохом…» (Левин Л., 2000). В этом же фонде – разные «подметные» письма, пытавшиеся взбудоражить народ, здесь и допросы врагов императрицы. С волнением держу в руках решавшие судьбы людей плотные пожелтевшие от времени листы бумаги, незримо разделенные пополам: слева – вопросы, справа – ответы. Текст старинный, читается с трудом. Масса «всеподданнейших» пометок Ушакова, сделанных, видимо, накануне докладов государыне. Да, были поводы у Елизаветы плохо спать в начале ее царствования, когда окончательно не сломлена была отчаянно сопротивлявшаяся партия Бирона…
К немногочисленным кровавым эпизодам эпохи относится и так называемое «Лопухинское дело» 1743 года. Я не буду подробно излагать его суть; по мнению современных историков, оно является политической интригой, направленной к устранению А.П. Бестужева-Рюмина французской партией при дворе (канцлер был сторонником сближения России с Австрией и Англией). Все обвинение строилось на доносе: будто бы в доме Лопухиных сочувствуют сосланной Брауншвейгской семье и свергнутому императору Иоанну Антоновичу… Трагическими жертвами интриги стали две женщины: Наталья Федоровна Лопухина (урожденная Балк) и Анна Гавриловна Бестужева-Рюмина (урожденная Головкина, жена обер-гофмаршала и невестка канцлера); обе были статс-дамами, «украшенными портретами государыни Елизаветы». Это не спасло их от публичной казни-пытки.
М.И. Семевский (1874), обобщив доступные сведения о приведении в исполнение приговора 31 августа 1743 года перед зданием Двенадцати коллегий на Васильевском острове, опубликовал в журнале «Русская старина» описание пытки: «…Очередь была за Анной Бестужевой. Супруга замечательного дипломата, невестка министра, управлявшего как внутренней, так и внешней политикой России, уклончивая в своих показаниях на допросах, терпеливая в застенке, нашла способ и на эшафоте смягчить, по мере возможности, грозившую ей участь. В то время как палач снимал с нее верхнее платье, Бестужева, как рассказывают иноземцы, успела передать ему свой крест, золотой, осыпанный бриллиантами. Заплечный мастер понял, чего от него хотят. С свойственным ему уменьем – легко опускать кнут при самом сильном размахе – он, сравнительно с Лопухиной, гораздо легче наказал Бестужеву. Точно так же и урезание языка ограничилось небольшим его кончиком. После того наказывали Степана и Ивана Лопухиных – кнут и урезанье языка, Мошкова и князя Путятина. По окончании экзекуции все наказанные вывезены были в деревню за десять верст от столицы».
Последним крупным политическим процессом, сопровождавшимся пытками и суровым приговором, стало знаменитое дело графа Германа Лестока, первого лейб-медика, главного директора Медицинской канцелярии. Позабывший прямые обязанности и пустившийся в придворные интриги доктор нажил себе многочисленных врагов, сумевших поссорить его с императрицей.
17 ноября 1748 года Лесток был арестован и пытан на дыбе. На допросе в Петропавловской крепости следователь, в частности, спрашивал лейб-медика, «…не искал ли он лекарством или ядовитым ланцетом или чем другим Ее Императорского Величества священную особу живота лишить» (Зимин И.В., 2006). После третьей пытки на дыбе Лесток признал все обвинения, истинные и надуманные (Хмыров М.Д., 1869). Приговор Тайной канцелярии был суровым: «Нещадное наказание кнутом и ссылка в Сибирь в отдаленные города, а именно в Охотск, где содержать до кончины живота его под крепким караулом». Однако Елизавета Петровна, ощущая, видимо, непрочность обвинения
