вовремя остановилась. Её рот застыл в отвратительном положении. Глаза были закрыты, а брови зажато поднимались к центру вверх. Эта была гримаса полного отчаяния и боли. Никто не утешил. Она стонала минут двадцать. Её мучил кошмар, она была как в бреду. Неужели это правда? Что теперь будет? Было три, а стало сколько — один? Она не в силах была терпеть.
В одном из кухонных закромов она отыскала на три четверти опорожнённую настойку чешской яблочной водки. Пусть хотя бы её отвратительный вкус станет заменой адских мыслей и переживаний. Она почти залпом выпила из горла всё содержимое без закуси. Пусть хоть это облегчит её боль, нестерпимую, выворачивавшую наизнанку. Выпив всё она выронила бутылку, но та упала с грохотом на стол и не разбилась. Она стала в досаде ходить по неосвещённой квартире. Малость успокоившись, она подалась в зал и включила там свет. Солидных размеров плазма показала Алёну Витальевну саму себе, стоящую напротив отражения.
Её лицо страшно избороздили морщины, корни волос все сплошь были седыми, кожа местами высушилась и обвисла, глаза обесцветились, утратив и без того не особо очаровательный блеск. Ей шёл только сорок пятый год, но выглядела она так, будто давно уже разменяла шестой десяток. По сравнению с американскими актрисами её возраста, она — древняя старушка. Такой же она себя и чувствовала: истощённой, изношенной, дряхлой, измождённой.
Как быстро она постарела. Вылей хоть тонну косметики на себя, однако эти старческие морщины уже ничем не скроешь. Она состарилась за эти пять лет очень сильно. Здоровье подкосилось. Некоторые адепты продуктивности и саморазвития скажут, что в её года жизнь только начинается, это только половина, но Алёна Витальевна чувствовала, что если и теперь произойдёт что-то страшное, то на этом её жизнь и закончится. Вот так вот, она не доживёт и до пятидесяти, сгорит натурально. Муки сожрут её целиком.
Она стала рассматривать себя как никогда ранее, её не молодое лицо отчего-то казалось ей забавным.
— Старушка, милая старушка. — сказала она своему отражению в телевизоре.
Спирт понемногу брал верх над апатией, хорошенько клонило в сон. Она здесь же в зале сняла обувь и плюхнулась на диван, даже не выключив свет.
Она не уснула сразу, планомерно думала: “Почему так случилось? Что с ними становится, с моими мальчиками? Кто сглазил, кто проклял нашу семью? За что такое горе постигло нас? Я виновата, что пустила Костю тогда. Я виновата, что не поняла Серёжу, что он меня невзлюбил. Недовоспитала. Хотела научить любить мир, а он его возненавидел. Небеса покарали нас. Уничтожили нас. Ладно меня, старую шелудивую бабу. А Леночку за что? Кто её растить будет? Её-то, чистую, за что? Грешна ли была так или это козни чьи-то? Кто тогда виноват? Не уберегла, не защитила. Дурная я мать, никудышная. Простите меня, дети мои, за всё это, простите дуру свою мать непутёвую. Простите, Бога нашего простите, и он вас простит. За все грехи наши”. Она помолилась, мысленно, забывая каждое второе слово, отчего её совсем забрало в сон. Так и уснула с оставленным светом на кухне и в зале, с напуганной дочкой, с потерянным сыном, с разбитой душой.
А завтра надо на работу…
XXIV
О Господи, помоги мне закончить роман!
Из рукописей к роману
«Мастер и Маргарита» М. Булгакова
…блики… …осколки… …стекло…глянец… …озеро… глаза… зеркало… она жива или умерла ещё вначале?..
Любой мало-мальски образованный врач мог с уверенностью сказать, что сонная артерия не одна — их две. Они расположены с двух сторон, немного побоку от середины шеи. В центре находятся же подъязычные мышцы, которые, к слову, были успешно повреждены, как и передняя стенка гортани.
Крики или их подобия были услышаны вахтёром пропускного пункта военной части, он как раз сидел в сторожке с открытой дверью, ибо было жарко, да и не удобно закрывать-открывать каждый раз между перекурами. Он вышел к дороге, и, больше от нечего делать, чем из благих побуждений, прошёлся вдоль преграждения, а завернув за угол, увидел валяющееся посреди уходящего пути тело. Подойдя ближе, он заметил истекающего кровью подростка. Тогда сообразил снять с себя майку и обернуть горло, не сразу конечно, сначала покричал, ему никто не отозвался, затем он поднял на уши всё немногочисленное население воинской части, вызвал медицинскую помощь. Вояки уже готовились отражать атаку или шерстить лес. Да они в самом деле начали военную операцию, и не заключи приехавший хирург, что это самоповреждение, так бы и полную боевую готовность объявили.
Быстрая доставка в больницу, реанимация, покой и капельница с кровью, затем с физраствором. Этот случай не стали афишировать. Опознать парасуицидника удалось не сразу, догадка пришла после того, как в сыскные структуры обратилась женщина, рассказав о своём пропавшем сыне.
Пазл сложился, когда очнулся сам Сергей. Он дико испугался того, что не умер. Ещё гаже пришёлся тот факт, что его руки перевязали, а самого присоединили к утке. В отчаянии он вырывался из своего ложа, вытащил левую руку, опрокинул капельницу, катетер разодрал вену резким изъятием. Сразу же потекла кровь, его палатное облачение и простынь стали багроветь. Возню и шум заметила медсестра. Она тут же закричала. К ней прибежала ещё одна толстуха. Вместе они навалились на привязанного, но буйный больной брыкался ногами и драл правую руку из перевязки. Две имеющихся медсестры стали призывать окликом остальных на этаже. Подбежала разносчица и аспиарнтка. Старуха и девушка не сильно подсобили, Сергей брыкался ногами и отбивался единственной кровоточащей рукой, попутно орав во всё горло: “Убейте меня!”. Толстуха надавила массой, но была бесчеловечно откинута ударом в плечо. Вчетвером женщины не могли связать одного на четверть привязанного психопата. Аспирантка, по наказам разносчицы, побежала звать врачей, ибо и так от неё не слишком много было пользы.
В этой неравной схватке Сергей умудрился даже содрать с шеи перевязку, частично. Толстуха и первая медсестра налегали на ноги, третья пыталась связать свободную руку. Коленами он неистово брыкался и отбивал им бока, изворотливая, как змея, рука не поддавалась связке. Вскоре подбежали два мужчины в бирюзовых формах. Они подоспели женщинам на помощь и впятером (аспирантка с ужасом наблюдала за этой картиной) стали одолевать. Болезненный приём локтём в предплечье сделал Сергея весьма недееспособным, да и силы стали покидать его. Этаперазин был насильно введён в тело, конечности стали неметь и перестали сопротивляться. Он заснул. Такого в детской больнице давно не бывало.
Приезжала мама. Разговаривать с ней не хотелось —
