Книга Ледобой-3. Зов - Азамат Козаев

— Уже далеко заполночь, — кривобокий стражник, почесав загривок, огляделся.

Млечи разбрелись по едальной, попадали на лавки и скамьи, и тем храпом, что выпивохи запустили по едальной, светочи лишь чудом не задуло.

— Попросимся на ночлег к готбирнам, — пожав плечами, Стюжень кивнул на дверь. — Думаю, не откажут.

— Не понадобится, — стражник поднялся с места с видом человека, который весь вечер пристально вглядывался в кобылу и, наконец, решил: «Беру!». — Найдём ночлег для двух достойных людей. Айда за мной, старый да молодой. Тут недалеко. Кстати, я Косарик.

— Почему не спишь? — кривобокий с порога погрозил мальчугану лет пяти, который встретил весь полуночный ход в дверном створе.

Стоял в длинной, до полу рубашонке, ковырял пальцем в носу, хитро таращился на чужих дядек позади отца и бесстрашно загораживал дверной проём, отставив ногу в сторону.

— А весь в тебя, — из глубины хор о м на границу света и тьмы встала пожилая женщина, вся в морщинах, но Сивый только завистливо усмехнулся — у него самого никогда не будет таких морщин. Такие появляются лишь от смеха. — Ты город сторожишь, он — дом.

— Ма, у нас гости.

— Я уже поняла, — она действительно смешливая, вон в щечках ямочки сами собой выкопались, добрые глаза спрятались в сеточку рубчиков. — Надеюсь, не из торгашей, как те, прошлые? Ничего всучивать не будут?

Мать гостеприимного хозяина вышла на свет, встала прямо за мальчишкой, а сорванец просто облокотился спиной на бабку, цыкнул чистой детской слюнкой сквозь зубы: кто там на нас?

— Нет, не торгаши, — лучась, сама себе ответила, покачала головой и пальцем указала на Сивого. — Этот, замотанный, как пить дать из волков, да и старый не похож на котёнка.

— Прими, хозяюшка, без зла, да без зла и отпусти, — низко громыхнул Стюжень и отвесил поясной поклон.

— Тс-с-с, волки, — шепча, она приложила палец к губам, кивнула за спину, — Белка младшего укладывает, не спугните мальца. Туда, туда…

Стражник молча показал: «Айда за мной», на цыпочках миновал горницу и вывел гостей в небольшой дворик, прямо к глинобитному отгородку с летней печью.

— Младшему полгода, — объяснил Косарик, возясь с верёвочной завязкой под балкой. — Беспокойный, подлец. А спать положу здесь. Тут у меня берлога.

Стражник над головой принял начавший было падать широченный дощатый щит, аккуратно опустил, утвердил на чурбаки.

— Откидушка? На петлях? — Сивый присел, в лучах светоча оглядел закреплённый торец откидного ложа.

— Ага, — Косарик просиял, подбоченился, насколько позволила стать. — Как мост. Бражничаю тут летом. А что… крыша есть, стены есть — сам глиной мазал — никому не мешаешь. Вон колодец. Захотел протрезветь — шасть башкой в ведро, пофыркал, пузыри попускал, опять человек.

Верховный опасливо встал возле откидного ложа, подозрительно взглянул на хозяина, легким кивком спросил: «Вот прямо так и ложиться?»

— Ага, берешь и ложишься. Двоих выдержит, проверял, — последнее Косарик прошептал, пристроив ладонь ко рту и заговорщицки кивнув на дом.

— Рисковый ты парень, — Стюжень осторожно опустился на ложницу, готовый немедленно подскочить, только раздайся треск. — В глаза нас видишь первый раз, а домой притащил.

— Предлагаешь поверить, будто вы душегубы? — Косарик улыбнулся, точно с несмышлёнышем говорит.

— А вдруг?

— Вы оба, как пить дать, жизни забирали, а душ не губили.

— На лбу у нас написано?

— У тебя на лбу, у него — в глазах. Лоб-то замотан, не видать, — стражник придушил смех. — Я людей насквозь вижу. За годы на страже чего только не насмотришься. Человек только подходит к воротам, а мне уже видно, что у него за пазухой.

— Гляди, жизнь в стражниках не откукуй, прозорливый наш, — Сивый подмигнул старику.

— Меня, между прочим, в ключари двигали, — горько усмехнулся Косарик. — Старый-то проворовался. Даже на посадничий двор не пускает, сволота. Ворует, по-черному. Боится.

— Тебя что ли? — Стюжень усмехнулся.

— Не. Сам по себе я нестрашный, — Косарик показал на себя, виновато развел руки в стороны. — Разницы боится. Как при нём посадское хозяйство колченожит, и как при мне побежит.

— А ты такой оборотистый?

— Хвастать не буду, но разницу между собственной мошной и городской, я понимаю лучше ключаря.

«Ладно, пора на боковую». Сивый показал на ложницу и устало потянулся всем телом.

— День в дороге, ночь — в тревоге, — кивнул старик. — Прямо с ног рубит. Устали.

— Отдыхайте. Полотенце у колодца, — хозяин показал рукой и исчез в доме.

— Я, кажется, стоя засну, — верховный потёр глаза, вставая с ложницы. — Прямо у колодца.

Безрод, осторожно ворочая скрипучий ворот, достал ведро воды.

— Уже и забыл, как это, когда вся рожа тряпьём замотана, — размотал тканину, намочил, потёр, выжал. — Держи меня, не то в ведро нырну.

— С тебя станется. Морской хозяин в дядьках, как никак, — Стюжень пристроил светоч в кольцо на колодезном вороте, совлек с себя рубаху, присоседился к ведру с другой стороны. — Чего уставился?

Безрод смотрел-смотрел, а потом вдруг хитро подмигнул.

— А давай, кто пузыри запустит дольше?

— Балда! Ты же фыркаешь, как тюлень! Всех кругом перебудишь! А разбудишь меньшого Косарика, чую, тебе же и убаюкивать придётся! И вообще…

— Что?

— Ты точно воевода? У тебя на самом деле своих двое? Малец, тебе сколько лет?

— А ты точно верховный ворожец? — Сивый зачерпнул в ладони воды, склонился над ведром, усмехнулся. — «Я бы сам встал, да боюсь переко…»

Стюжень, мрачно улыбаясь, положил ручищу Безроду на затылок и посунул в ведро. Тот не сопротивлялся и наружу не рвался, но когда через мгновение вода забулькала, и пошли донельзя довольные пузыри, старик за волосы вытянул Сивого наружу.

— Бу-бу-бу-бу-бу, — «страшный душегуб» надувал губы и в брызгах смешно косил снизу вверх.

— Цыц, бестолочь! — шикнул верховный. — Мальца разбудишь!

— Тот дядька с порубленным лицом победил, — старший сын Косарика, уже засыпая в колыбели, шепнул отцу на ухо. — Он смешнее пускал пузыри в ведре. А старый вообще не пускал. Я видел!

— Дядьку лихие ранили, — так же шепотом ответил стражник, подтыкая одеяльце. — Когда раны заживут, он будет ходить без повязки.

— У него старые рубцы, — отмахнул рукой мальчишка — ничего папка не понимает. — Все давно зажило. Вот такенные толстые! Как палец!

Косарик, тяжело сглатывая, вытер со лба испарину. Эко служивый тебя в пот швырнуло, сущее мгновение и ты весь мокрый. Весь! И внутри оборвалось, ровно в пропасть сбросили. Встать хочешь, а ноги не слушаются.

— Где рубцы? — спросил шепотом. Не оттого, что спят все, а разбудить жаль — просто голос от жути не идёт. Ужом выползает из глотки, такой же тягучий и неслышный.

Мальчишка нарисовал пальчиком прямо по лицу отца. Здесь, здесь, и здесь.

— А ещё тута, — показал на лоб.

— Показалось, — Косарик ухватился за последнюю надежду. — Светоч больно тускл. Видно плохо. Померещилось тебе, Пестря.

— Ничего не померещилось. У меня соколиный глаз, сам говорил.

— Да, говорил, — стражник, едва не подвывая от ужаса, взъерошил сыну вихор. — Спи…

А когда малец закрыл глаза, ещё долго сидел и про себя повторял: «волки», «волки»…

— А зря ты это сказал.

— Что? — Стюжень, кряхтя, устроился под одеялом поудобнее.

— День в дороге, ночь в тревоге.

— А что не так?

— Наоборот бы. Ночь в тревоге, день в дороге. Правильнее. Как бы лихо не подманил. Вторую ночь подряд веселье — это слишком.

Снилось и вовсе несусветное, будто Верна сидит у бабки Ясны, утреннее солнце брызжется светом аж с двух ладошек, только успевай щурится и отворачиваться, Жарик с мальчишками унёсся в лес, Снежок налопался до отвала, сопит себе в люльке, время от времени срыгивает и пускает во сне пузыри.

—…Всю душу себе вымотала! — ворожея постучала костяшками пальцев Верне по лбу.

— Ма, чую, что-то происходит! — благоверная заходила по горнице, время от времени встряхивая руками.

— Вон, тебя аж трясет, — Ясна усмехнулась.

— Честное слово, меча руки алчут. Или топора. Хочу вымахаться да забыться от усталости.

— Сотый раз повторяю, нечего тебе дёргаться.

— Ма, ты что-то знаешь! Вы со Стюженем последний раз долго говорили. О чём? И вид у тебя был невесёлый. Это его касается? Я ничего не знаю! На Большой Земле не бываю, с купцами не общаюсь, но точно знаю — кругом заваривается нехорошая каша. Мало нам напасти с мором!

Ясна глубоко вздохнула, взяла