Книга Ледобой-3. Зов - Азамат Козаев

Рыжий былиней с веснушками по всему лицу будто очнулся, подобрал челюсть, смущенно улыбнулся, почесал загривок. Вот ещё, поврозь! Слушали так, аж дышать забыли, и вот только-только успокоился прапорок внутри, последний раз хлопнул и опал, как парус на безветрии.

— Не растаете, — Стюжень, усмехнувшись, расставил четверку попарно: двое впереди, двое сзади, на внутреннее плечо каждому положил щит, и ладонью шириной с заступ для пробы звучно хлопнул по умбону. — Я бы сам встал, да боюсь перекосит.

Один из четверых не ожидал подвоха, и когда старик хлопнул по щиту, аж присел. Ровно баранью тушу вверх подбросили, и та на щит шмя-я-я-к! Даже колени подогнулись.

— Чарки у всех полны? — верховный оглядел едальную. — У кого пусто, плещи до края!

Люд в едальной весело друг с другом переглядывался. До этих пор незнакомые, мореходы на какой-то миг почувствовали себя одной дружиной-ундом-беркясом-ватажкой, которую ведёт здоровенный седобородый старик, и все до единого голову отдали бы на отрез, что старик не на лавке высидел свою седину и громогласный голос. Даже всамделишные вожаки дружин, улыбаясь, кивали. Пусть старик верховодит пирушкой. Он всё делает правильно.

Безрод поднёс полную чарку Стюженю, и верховный поднял расписную посудину над головой, повернувшись к гусляру.

— Парень, если раньше от уха к сердцу и петляла извилистая дорожка, ты спрямил все углы, а тропинку вытянул в струну. Если это так, и все согласны, дайте мне громовое троекратное ура!

— Ура! Ура! Ура!

— Ура! Ура! Ура!

Немного подзадержались хизанцы, пока им переводили.

— Хака! Хака! Хака!

Рёв под крышей едальной стоял такой, что с улицы ввалилась стража: глаза широки, рты раззявлены, за мечи да копья держатся так, аж костяшки побелели, в дверях друг друга подпирают. Думали разнимать, да растаскивать, зачинщиков волочь в тёмную, а тут вон что творится!

— Ещё раз!

— Ура! Ура! Ура!

— Хака! Хака! Хака!

— Давай парень! Твоя звезда взошла!

Кестур прямо со стола ступил на щит, и хоть шли четверо вразнобой, гусляр «плясал» на щите как истый мореход в шторм. Готбирн попросил приподнять задний полукруг щита и не дойти до стены пару шагов.

— Парни, умри но стой! Кто сколько браги выпил, держи внутри, не показывай! — Стюжень подошёл пятым, упёрся ручищей в приподнятый край щита.

— Прежние с лестницы залезали, — тревожно бросил хозяин Безроду.

— Ага, опасно, — буркнул Сивый, усмехаясь, — брус в саже. Скользкий.

А когда щитовые изготовились, уперлись в пол, ровно корни пустили, и подались вперёд, готбирн с полушага мощно оттолкнулся, пролетел всё, что не дошли до стены, и встал на четырёхугольный тёсаный брус-полку, бежавший по всем стенам. Таких брусьев по стенам шло три, в рост человека друг над другом, каждый в пару ладоней шириной, если вовремя выкрутить стопы, встанешь аккурат. На один брус гусляр вспрыгнул ногами — стопы выкрутил удачно, за другой, чуть выше головы, хотел ухватиться руками, но вместо крепкого клещевого хвата из-под пальцев предательски полетели крупные, пушистые хлопья скользкой сажи. Готбирн падал медленно и красиво: вот его изначальным рывком швыряет в стену, вот ладони ложатся на брус, вот стена отбрасывает гусляра назад, а вот верхний брус предательски сбрасывает с себя пальцы человека. Оттнир заваливается назад, пытается уцепиться за воздух, но как уцепиться за воздух, если весь его в одном порыве-вдохе выпили бражники в едальной, и даже стражники отхлебнули, вон рты раззявили? И всё же выхлебали не весь воздух — а как иначе просвистел бы нож, ведь клинок, наглухо вогнанный в нужном месте в нужное время, будет понадёжнее воздуха? Гусляра ещё только отбрасывало от стены, когда точно под левую ладонь певуна по самую рукоять гудко вошёл засапожник. Почти не было гула — играть нечему, лезвие полностью сидело в бревне: лишь короткий низкий звон, которым спела рукоять, разлетелся по умолкшей едальной.

Кестур повис: вытянутой рукой оттнир держался за рукоять ножа, стоя на нижнем брусе, выпрямился, ровно мачта, на которой совсем недавно ветер рвал прапор-душу. К слову, выдохом облегчения мореходов тот прапорок вновь ожил. Гусляр выкрутил шею, оглянулся, не зная, кого благодарить, широко и белозубо улыбнулся всем и потащил себя на нож. Встал ровно, тщательно вычистил от сажи полку бруса, подтянулся обеими руками, и когда «вырос» головой над полкой, просто ухватился за обрывок верёвки,переброшенной через кольцо под потолком, а вторым концом закрепленной у пола.

— Вихрастика в корзине поднимали. Ну, там сажу снять, протереть, — хозяин виновато поскрёб загривок, а на холодный, немигающий взгляд Безрода пообещал, — Заменю, вот завтра же заменю верёвку!

Кестур, стоя на второй полке и держась за вычищенную третью, уже царапал ножом «Ветер с Полуночи» прямо под боянским «Чёрные лебеди». В едальной вновь застучали чарки и весело загомонили едоки и выпивохи, а Безрод упорно не отвечал на взгляды тех нескольких мореходов, что видели спасительный бросок ножа. Стол Безрода и Стюженя местополагался в углу, почитай в самом конце едальной палаты, у стены противоположной той, на которой гусляр резал название песни, и видели молниеносный высверк лезвия лишь немногие, да и то краем глаза. А это шагов двадцать — двадцать пять, как ни крути.

— Парень… да ты, с повязкой на лице, — не первой молодости оттнир, судя по завязкам на рубахе трюд, такой же пепельноголовый, как сам Безрод, встал перед Сивым. — Не жизнь, конечно, но уж гордость гусляру ты точно спас.

Безрод растянул губы. Для улыбки узковато, для ухмылки широко, ни два, ни полтора. За трюдом один за другим подходили остальные — млечи, хизанцы, готбирны — и скоро угловой стол Безрода и Стюженя даже самый высокий и глазастый стражник не разглядел бы от входной двери за толпой, густой и плотной, как заросли ореха.

Глава 24

Иногда так случается: ещё вчера ты был им никто, случайный прохожий, прошли бы мимо, даже глаза не подняли, а сегодня в твою честь звучат здравицы, в чарах плещется брага, а сами чарки глухо стучатся боками. И кто бы объяснил, как несколько ладейных ватаг сплачиваются в одну: полуденник наливает млечу, оттнир и былиней висят друг на друге и тряскими языками поют один второму скабрезные песни, а давешний кривобокий стражник, решительно подвинув прочих выпивох, садится рядом. «Я все же останусь тут и прослежу, — говорит его пристальный взгляд. — Со мной всяко надежнее будет».

Стюжень и Безрод пересидели всех. Первыми ушли готбирны. Ставсуд, их ундир, считая своих едва не по головам, одного за другим выпроводил за порог. Прощаясь, хлопнул Безрода открытой ладонью в плечо, подставил своё для прощания, со Стюженем перекинулся парой слов. Кестур подарил Сивому нож, уже на пороге сыграл и спел последние четыре строки «Ветра с Полуночи», многозначительно поднял вверх палец и нырнул за порог.

Следом убыли груддисы. Их ундир, уже выходя, на пороге вдруг громогласно потребовал чарку. Вялый корчёмный гул, совсем было сошедший на нет, мигом взъярился, ровно костёр, которому скормили сухостой, облитый смолой.

— По весне груддисов подрезали. Ну, тех, что здесь, в окрестностях лиходейничали. Если кто-то думает, что все мы такие, пусть только кивнёт, чтобы я видел, чью башку отрывать. Не то, чтобы мы паиньками по морям ходили, но направо и налево резать своих и чужих тоже неправильно.

Стюжень и Безрод переглянулись. Под гогот и оружейный звон рыжий бородач, заросший до самых синих глаз, опрокинул чару, перевернул, вытряхнул, швырнул в стену.

— Говорят, бояны покрошили их просто в капусту. Дуракам туда и дорога, но хотел бы я опрокинуть чарку-другую с тем умельцем, который это сделал. И то не знаю, когда отмоемся. Слава племени придурков далеко разбежалась, хорошо хоть сейчас повезло. Наняли. Эй ты, метатель ножей! Много не пей, в следующий раз может не повезти…

Сивый кивнул, поднял руку, прощаясь. Ушли полуденники, их увел предводитель, не большой и не маленький, не худой и не тощий. Выходя последним, он пару мгновений пристально вглядывался в Безрода, будто мысленно повязку с лица срывал. Даже прищурился. Наконец, кивнул и вышел за порог.

— А нет мест, — в паре шагов от стола хозяин, оправдываясь перед Стюженем, виновато развел руками. — Никогда такого не было, но даже конюшенное сено разобрали. Вон, лодейщики тоже на кораблях ночуют.

Сивый