пошевеливайтесь, мы и так в этой дыре застряли почти на полгода! — громогласно заорал Геркант, наблюдая из седла доброго гнедого жеребца за тем, как его бойцы нескончаемой полноводной рекой тянулись сквозь образовавшийся на месте северных ворот пролом. Но на этот раз Ослямбская орда покидала Мирград, с первыми солнечными лучами сразу направившись в сторону Тёмного моря. Эдизу не терпелось вернуться домой, посему он отдал приказ об отбытии на следующее же утро после того, как столица была взята. Обычно при удачном завершении осады несколько дней у аскеров уходило на грабежи, убийства да развлечения в павшем селении, но в этот раз всё случилось по-иному; император запретил бесчинствовать шалмахам. Слово дал, Ахриманом поклявшись, как-никак. А обещание государю держать следует по статусу. И уж тем более клятву, скреплённую именем кровожадного, мрачного бога, это понимал даже самый распоследний чистильщик выгребных ям, чего уж говорить о воинах да вельможах.
Не всем, мягко сказать, пришлась по нраву такая неожиданная доброта обычно сурового да скорого на расправу владыки, но спорить желающих не нашлось; решение властителем принято явно не в спешке. В глубине души все понимали: кабы не помощь ослямам изнутри цитадели, ох, не факт, что удалось бы взять непокорный городок. Ну а раз уж предатели обязались раскопать казну и вернуть с избытком утраченное осами, то может, и правда не стоит сравнивать Мирград с землёй; деньжищи-то в тереме завалило такие огроменные, что не снились подавляющему большинству купцов аль сановников; о простых людях можно даже не заикаться. Да ещё новая правительница русов, не откладывая в долгий ящик, вчера вечером присягнула Эдизу в верности, став одним из очередных вассалов Ослямбской империи; а своих подданных грабить, ента признак дурного тона: сами ведь, добровольно дань приносить будут! Впрочем, несколько обозов с мехами ценными аскеры всё же забрали с собой, ибо негоже из победного похода с пустыми руками возвращаться. Морозолюбивые пушные звери в довольно жарком климате Ослямбии водились разве что только высоко в горах, оттого редкие, дорогущие шкурки соболя, норки аль горностая ценились в Нурязиме на вес золота.
Избитого, окровавленного Ратибора, раздетого по пояс, закованного в кандалы и опутанного в довесок цепями, по приказу Эдиза демонстративно вели через весь город. Цель была понятна: показать русичам как можно в более неприглядном свете лучшего воина Мирграда, местную легенду, коей рыжебородый витязь являлся для подавляющего большинства коренного населения. «И не зря являлся», — отмечали про себя ослямы, ведь очень многим из них довелось наблюдать воочию, на что способен могучий исполин. А те, кто не видел, так наверняка слышали. Бойцовская доблесть и невероятная мощь дюжего ратника вызывали в собратьях по воинскому ремеслу вполне объяснимое, не без труда скрываемое восхищение. Посему шалмахи охраняли Ратибора с должным уважением, не пиная, не оскорбляя да не кидаясь в него по пути следования лошадиными лепёхами. Конвоировавшая русоволосого гиганта сотня осов явно прониклась здравым почтением к огромному варвару, положившему в одиночку столько их собратьев. Многочисленные же горожане, высыпавшие на улицы проводить пленённого сородича, так и вовсе молча созерцали печальное зрелище, лишь периодически негромко вздыхая да охая. Все знали, что «рыжий медведь» потерял семью и друзей в этой осаде, потому прощались люди со знаменитым соплеменником, отбывающим в далёкие края по прихоти завоевателей, в основном сочувствующими, жалостливыми взорами.
Сам Ратибор, твёрдо ступая по брусчатке, лишь периодически исподлобья хмуро зыркал по сторонам. В основном же взгляд у него был отсутствующий; молодой богатырь потерянно смотрел прямо перед собой. С утреца на рыжебородого витязя опять накатила лютая тоска; осознание того, что он потерял всех, давило ему на грудь громадной каменной глыбой, заставляя горячее сердце беспощадно колотиться. А тут ещё Ратибора, не иначе как нарочно, провели мимо его избушки. Точнее, мимо того, что от неё осталось; лишь выгоревшее, дымящееся пепелище находилось теперь на месте уютного домишки, столько лет под своей крышей защищавшего от ненастных ветров да укрывавшего от лютой вьюги пригорюнившегося бойца и его семью. Головешки всё ещё бойко тлели; похоже, подожгли лачугу относительно недавно, скорее всего, ночью. И явно не случайно спалили именно избу Ратибора; ведь соседние халупы стояли нетронутыми. Кто мог совершить такое злодеяние? Не особо боясь ошибиться, предположить было нетрудно.
— И почему меня не покидает стойкое ощущение, что все повинные хоть вскользь в ужасном горюшке нашего могучего топтыгина кровавыми слезами умоются?.. — тихо прокурлыкала в толпе зевак пухленькая торговка Мияза, обращаясь к рядом притулившемуся долговязому мужчине средних лет.
— Угу, — еле слышно утвердительно промычал в ответ лотошник Торчин, провожая участливо-задумчивым взором Ратибора. — Да и весь Запад вздрогнет следом! Догадались, тоже мне, на кого кандалы навесить да силком к себе тащить… Наверняка сильно опосля пожалеют об ентом все причастные и не очень! Запарятся мзду собирать, за которую рыжий потапыч согласится оставить их в покое…
Тем временем огнекудрого богатыря, наконец, вывели за стены Мирграда; прямо на выходе, слева, вдоль дороги стоял ряд воткнутых в землю кольев с насаженными на них головами русых воинов, павших в бою. Над ними уже вовсю вилась мошкара. Среди жутких трофеев, по центру, виднелись расположенные по соседству две так хорошо знакомые Ратибору маковки, принадлежавшие Святославу и Яромиру.
— Узнаёшь своих друзей? — язвительно просипел неприятный голос справа, принадлежавший Брадигосту. Могучий исполин медленно обернулся: по ту сторону Гранитного тракта, за стройными колоннами марширующих воителей, процессию с Ратибором и его сопровождением ожидали Тихомир, Лютега и её верный охранник. Враги не могли упустить возможности попрощаться с дюжим ратником. Главный советник стоял, небрежно подбоченясь; тут же замерла заплаканная государыня в чёрной шёлковой косынке на темечке; княгиня явно по кому-то скорбела. И представлялось совершенно очевидным, что отнюдь не по мужу. Очень похоже, кто-то из её деток также оказался под развалинами замка. Впрочем, молодому богатырю было плевать на печаль Лютика; у него имелось своё горе, не менее остро пронзающее насквозь самое нутро.
— Специально их кочаны разместили по пути твоего следования, дабы не пропустил! Жаль, не доведётся тебе лицезреть, как рядышком вскорости разместим головёнки твоей жинки да детишек… Как откопаем, так сразу насадим на колышки, не изволь волноваться!.. — продолжил между тем гнусавить выступивший чуть вперёд Брадигост. Расплескавшаяся под его очами синева от сломанного давеча Ратибором носа занимала, казалось, половину лица и, по мнению «рыжего медведя», очень шла обережнику из Змейграда. Хотя сам Брадигост, конечно, так не считал.
— Да уж, какое печалище, что он этого уже не увидит…
