Книга Дом - Эмма Беккер

нет ничего невозможного. И если я была способна погрузиться в то, что многие воспринимают как ад, — значит, во мне есть инстинкт жизни, унаследованный от родителей. Я — это они. И я — это постоянная могучая радость, вечный заливистый смех, я — это мой отец и моя мать, мои бабушки и дедушки, сестры. Все они полностью живут в этой способности быть мной и смеяться над этим, а еще — находить поэзию и нежность повсюду. Я черпала силы, наблюдая за тем, как они живут и прижимаются друг к другу, когда что-то не так. И если мне так нравилось быть окруженной женщинами, смеявшимися тогда, когда можно было плакать, безмерно плевавшими на все, гладившими друг друга по волосам, чтобы излечить печаль, и шлепавшими друг друга по заднице, чтобы подбодрить, — то это потому, что девчушка во мне помнила минуты, когда отчаяние оставалось вдалеке, на астрономическом расстоянии, потому что рядом были все эти люди, чей запах был мне дорог.

Wir müssen hier raus, Ton Steine Scherben

Обязательно настанет время, когда у людей закончатся аргументы против того, что проститутка может быть счастлива. Мы уже живем в это время, и за устаревшими аргументами теперь прячется лишь парадоксальная зависть, называемая другими именами. В этой профессии уже не умирают в тридцать лет от сифилиса или любой другой болезни, от которой излечиваются антибиотиками за один месяц. Та эпоха, когда проститутка вечно играла в русскую рулетку, канула в лету. Проститутки больше не голодают, нет той ежедневно раскрывающейся зияющей раны, стоны от которой необходимо заглушить. Там, где ее деятельность законна, проститутка не должна стоять под дождем и соглашаться на подозрительные сделки в темных тупиках. В домах, где о ней заботятся, она не нуждается в том, чтобы следить за своей сумкой, где во внутреннем кармане копятся деньги, заработные за день. Она не обязана мерзнуть или бояться мужчин, являющихся ее средством к существованию. Она использует свой доход, как пожелает: может оплачивать квартиру, может завести кредитную карту, у нее есть более или менее такое же количество привилегий и скучных административных обязательств, как и у первого попавшегося налогоплательщика. И факт в том, что ей недосуг тратить все деньги на разнообразные наркотики, которые, это общепризнанный факт, убьют ее так же быстро, как это делали венерические болезни в начале XX века.

У проститутки есть время… и сколько же его, господи! Какое счастье не вставать на заре и, когда светит солнышко, присесть на террасе, надев черные очки, чтобы посвятить себя единственным занятиям, делающим существование выносимым: читать, писать, улыбаться парням, пожирать глазами девушек. Черт возьми, я знала, что не могла до конца заблуждаться, когда в Париже проводила большую часть дня, перескакивая из одного кафе в другое с рукописью в руках. Позвонить Полин, которая тоже перестала работать, и спокойно пообедать, пока все остальные бегут на работу. Оставить хорошие чаевые красивой официантке и не спеша потопать в пахучую берлинскую жару к ботаническому саду, усаженному цветами.

Порой мне становится интересно, какой вариант получше мне могли бы предложить. И я прекрасно чувствую, что ненависть, недоверие целого мира по отношению к девушкам-содержанкам обосновывается в основном завистью, провоцируемой их свободой. И нежеланием признать, что все это свободное время, это опьянение от постоянных прогулок, которые никто не запретит, стоят того, чтобы незнакомцы гладили твое тело или проникали в тебя. Этот вопрос нужно задавать не мне: мое мнение об этом уже составлено. О, я прекрасно понимаю, что мне могут ответить на эти аргументы: что я ленива. Что я выбрала легкий путь. Что он в этом гнусном компромиссе, в мерзком отказе от труда и упорства. Чтобы общество меня принимало, я должна проводить большую часть своего времени, утруждаясь в бутике. Заработная плата, что мне переводили бы скрепя сердце, позволила бы мне тогда читать, писать и заполнять мои ночи более или менее удовлетворительными, более или менее посредственными встречами. То, что я ухитряюсь работать и соблазнять одновременно, — это, по всей видимости, непростительное оскорбление трудолюбивому функционированию общества. Но, видя, что это же самое общество находит приемлемым, я с еще большим удовольствием заказываю очередное свежее пиво, которые выпью за здоровье всех шлюх на свете.

Мне трудно закончить эту книгу, и причина только в том, что мне неохота покидать Дом. Когда я нахожусь внутри него, я буквальном вижу, как книга пишется сама собой у меня перед глазами: все нюансы точны, нужное количество нежности и юмора, именно столько, сколько я себе воображаю темной ночью, когда не спится. В такие моменты мне кажется, что девушки слетели прямиком с цветных страниц, словно стая редких птиц, подлетевших к моим рукам настолько близко, что связь между ними и мной не могла не появиться. Но стоит лишь выдаться свободному деньку, когда, кроме как писать, и делать-то нечего, и я словно заколдована. Как курица-несушка, которая не может больше нести яиц, я не могу разродиться строчками. Все потому, что я поняла, что в тот миг, когда я закончу эту книгу, Дом станет мне больше не нужен. Они будут мне больше не нужны. И это заставляет меня возвращаться за новым глотком их кислорода. Моя кровь стынет, так как в момент пьянящего вдохновения я решила разобраться во всем самостоятельно.

Теперь же я прогуливаюсь в своем напоминающем сумку платье с округлившимся животом, задрав ремень под грудь, чтобы никто не упустил из виду, что я на пятом месяце беременности. В руке — книга Ромена Гари. Мои лучшие друзья, мужчины моей жизни, за исключением Жюля, — все полностью находятся в книгах. Я как никогда раньше наслаждаюсь их компанией, сидя на залитых солнцем террасах в состоянии внутренней радости, в которой целиком и полностью растворяется мое осознание собственного тела. Я мирно отпраздновала траур по сексуальной части своей личности. Теперь она живет только через мой живот: в нем я порой чувствую, как что-то двигается.

Представляю будущее, когда я снова буду худой, как все эти девушки, что окружают меня. Чувственность, эта ежеминутная навязчивая идея, теперь кажется мне далеким прошлым или странным, почти выдуманным будущим. Наверняка причиной тому скорее возраст, чем беременность. На меня находит сильная ностальгия по тем бешеным пробежкам по Парижу, когда каждый мужской взгляд был для меня как воздух. По тому, как они оборачивались мне вслед. Ровно как и я сама. Меня оглушала возможность, что… Я сходила с ума оттого, что, как мне казалось, они представляют