тем временем отправилась в магазин. Но через считаные секунды вернулась и забралась в кабину.
Я спрыгнул на землю и подошел к ее окошку. В руке у меня по-прежнему было яблоко, так что я, вытерев его рукавом рубашки, протянул ей. Но Рыжик даже не заметила этого.
— Что стряслось? — спросил я.
— Я пыталась ему позвонить за счет абонента, а он не берет трубку.
Я спрятал яблоко в карман.
— А ты говорила, что он хороший человек.
— Хороший, — кивнула она. — Но иногда забывает об этом.
Мы вернулись на шоссе, и мимо тут же проехал дорожный патруль — путь он держал в ту сторону, откуда мы и явились. Я покосился на Старика, но тот безмятежно смотрел в зеркало на жирафов, принюхивавшихся к ветру.
До самого конца дня на просторах Нью-Мексико почти никто нам не встретился. Была одна семейка оки, ехавшая позади на стареньком «форде», до отказа набитом вещами. Даже примотали к подножке огромную корзинку с козленком. Когда оки поравнялись с нами, они нисколько не удивились жирафам. Да и с какой стати? По пути к мечте и не такое можно увидеть! Они помахали нам, широко улыбаясь, — сразу видно: тоже спешат в Калифорнию. Даже козленок и тот улыбнулся. От этого на меня напала тоска, а когда на обочинах начали попадаться разные предметы мебели — наследие Трудных времен, — на душе стало и вовсе паршиво. Тут были и шкафы, и поломанное кресло-качалка, и лампы, и всё в таком духе, — эти вещи принадлежали беглецам, спасшимся от Пыльного котла. Что-то случайно попадало с машин, а что-то оставили, чтобы не тащить дальше. И теперь такие вот картины должны были сопровождать нас до самого конца пути.
С каждой остановки, где только была телефонная будка, Рыжик пыталась звонить домой. Наверное, хотела напомнить своему муженьку, что он до того порядочный, что должен выслать ей денег на билет из Эль-Пасо. Каждый раз по пути к машине Рыжик выглядела все несчастнее и несчастнее, а мне не хватало наглости расспросить, что к чему. Тем временем мы подъезжали к Эль-Пасо. И вскоре уже оказались на окраине города Лас-Крусес. Старик предупредил, что тут нам встретится развилка: если свернуть на ней к югу, можно добраться до Эль-Пасо, а если на запад — то до Финикса и Калифорнии.
На подъезде к развилке Старик сделал мне знак остановиться на обочине. Я хотел было выйти из машины, чтобы проверить жирафов, но тут Рыжик схватила меня за рукав.
— Вуди, — прошептала она, — мне надо тебе кое-что рассказать.
Это вступление мне совсем не понравилось.
— Никуда я не звонила, — призналась Рыжик, заламывая руки. — Пыталась, но… так и не смогла найти сил с ним поговорить… и до сих пор не могу. — Она уронила ладони на колени и посмотрела мне прямо в глаза. — И теперь мне надо уговорить мистера Джонса, чтобы он завтра высадил меня на вокзале в Финиксе. Как думаешь, он согласится? А по пути я позвоню Лайонелю. Клянусь тебе. Мне нужно еще чуточку времени… — В ее глазах читалась искренность, впрочем, в этих делах я судья неважный.
Старик уселся на свое место и посмотрел на Рыжика.
— Если поедем до станции Эль-Пасо, нам вон в ту сторону, — кивнул он. — Будем на месте меньше чем через час.
Она набрала побольше воздуха, приподняла подбородок и сказала:
— Мистер Джонс, я буду вам страшно признательна, если вы…
— Ей нужно сесть на поезд в Финиксе, а туда нам в объезд не добраться, так? — вклинился я в разговор, многозначительно поглядев на Старика.
Он изо всех сил старался быть обходительным, и я молил небеса, чтобы прямо сейчас у него не лопнуло терпение и он не пустился в свои излюбленные рассуждения о том, что «лжецов не потерпит», если вдруг заподозрит Рыжика во вранье.
Но нет, он сказал только:
— Я вам оплачу билет отсюда. Больше ничем помочь не могу.
Такого поворота никто из нас не ожидал.
— Это очень любезно с вашей стороны, мистер Джонс, — быстро ответила Рыжик. — Нояуверена, что мне уже переслали деньги в Финикс. Честное слово.
Я покосился на Старика и выразительно выпучил глаза — так старательно, что им впору было полопаться.
Мы действительно повернули на Финикс и продолжили путь по пустыне. По дороге все молчали, не считая меня, — я по-прежнему извинялся каждый раз, когда касался ноги Рыжика во время переключения скоростей. Но она этого, кажется, и вовсе не замечала. В ее глазах снова появилась задумчивость. Такое выражение я у нее уже заставал на карантинной станции, когда она сидела одна в «паккарде» и смотрела на ворота. Еще до всех событий.
На закате мы подъехали к местечку, которое Старик присмотрел еще во время пробной поездки. Это была даже не автостоянка, а новенький мотель, представлявший собой вереницу маленьких домиков, между которыми виднелось узкое пространство, где можно было припарковаться. Зато перед домиками обустроили небольшой оазис с настоящими пальмами, а еще мы были тут единственными гостями. Припарковавшись с краю, мы заняли ближайший домик, а соседний Старик оплатил для Рыжика. Она снова поблагодарила его за доброту и скрылась внутри, напоследок взглянув на меня своими зеленовато-карими глазами.
Старик пошел к жирафам, а я остался и еще долго смотрел ей вслед, пока меня не позвали на помощь. Когда я наконец сумел выбросить из головы Рыжиков взгляд и подошел к Старику, тот осматривал ногу Красавицы. По его радостному лицу я сделал вывод, что ей уже лучше, но убедиться в этом смог только тогда, когда он взобрался по лесенке, чтобы погладить Красавицу по голове. К этому времени она уже вовсю чавкала жвачкой и казалась вполне довольной. Не проронив ни слова, Старик слез и пошел в наш домик. Как и всегда, мне предстояло караулить жирафов первым. Но вместо того чтобы влезть на прицеп, я вдруг оказался у двери Рыжика с тяжело колотящимся сердцем, жаждущим чего-то такого, что я никак не мог обозначить, а уж побороть — тем более. Каждой клеточкой, каждой натянутой мышцей своего юного восемнадцатилетнего тела я хотел чего-то, о чем страшился попросить.
И только когда в горах завыли койоты, я смог пошевелиться. И вернулся к жирафам.
Я все-таки влез по стенке прицепа, тяжело дыша, чтобы унять бешеный стук сердца. Уселся на перекладину между загонами, а жирафы пожевывали жвачку и фыркали, недовольные ночной прохладой — и заметившие мое появление. Пахло от меня, должно быть, как от самой пустыни. Но в ту ночь я ровно так себя и
