в Северной Америке. Резко отрицательное отношение к этой войне побудило его ответить отказом, чего, возможно, и не случилось бы, выступи Наполеон на стороне американцев. Отказ Веллингтона явился большой удачей для Британии, так как борьба с бывшими колониями закончилась вничью всего через несколько недель после этого. Но сделай Веллингтон другой выбор, будущее Европы оказалось бы поставлено на карту, когда герцог находился бы в трех тысячах миль от места событий. Это могло бы произойти, сумей американцы создать серьезную угрозу Канаде, и особенно Квебеку.
Весьма вероятно, что Веллингтон сумел бы нанести американцам решающее поражение. Подумаем, не ввело бы это англичан в искушение возвратить себе значительную часть бывших колониальных владений в качестве репараций, как бы вернуться в 1775 г.? Нам это представляется маловероятным: Англия не желала увязнуть в Новом Свете, и боевые действия в 1812 г. вела весьма вяло. Ее несомненным приоритетом являлся Наполеон.
Вышло так, что некоторые из полков Веллингтона, очень нужные под Ватерлоо, возвращались из-за Атлантики как раз накануне этого сражения. Ну а результаты отсутствия на поле боя самого герцога предсказать легко: лучшего подарка для Наполеона невозможно вообразить.
А у последнего к ноябрю 1812 г. дела шли отнюдь не лучшим образом. Наполеон дошел до Москвы и разрушил её. Но он не сделал того единственного, что могло дать ему преимущество в противостоянии с царем – не освободил русских крепостных крестьян. Вынужденный повернуть обратно, он вернул лишь 93 000 солдат из 600 000, переправившихся в июне 1812 г. через Неман, да и то в самом жалком состоянии. Империя вернулась в границы, существовавшие до Тильзита, а действовавший в Испании Веллингтон уже угрожал рубежам самой Франции.
Вывод прост: Наполеон допустил ошибку, когда напал в 1812 году на Россию, имея в тылу непокоренную Испанию. (Впоследствии так же ошибся Гитлер, напавший на Сталина, оставив за спиной непобежденную Англию.) А по большому счету Наполеону вообще не следовало соваться ни в Испанию, ни тем более в Россию. В следующем, 1913 году объединенные силы Австрии[119], Пруссии и России впервые за всю историю наполеоновских войн сумели загнать в угол и разбить Великую армию в «Битве народов» под Лейпцигом.
За этим поражением последовали другие, теперь уже на земле Франции. Однако даже тогда Наполеону было еще не поздно остановиться: по меркам своего времени, союзники выдвигали сравнительно мягкие условия и во всяком случае не посягали на историческую и географическую целостность Франции[120]. Однако Наполеон предпочел продолжить борьбу, тщетно уповая на то, что его «звезда» совершит чудо. Чуда не произошло: в апреле 1814 г. ему пришлось отречься и отправиться в свою первую ссылку, на остров Эльба неподалеку от Корсики. Однако спустя десять месяцев он ускользнул, высадился на юге Франции и стремительно двинулся на север, к Парижу. Начались знаменитые «Сто дней». Казалось, долгожданное чудо все же свершилось.
И вот в июне 1815 г. под Ватерлоо все уже в который раз оказалось поставленным на карту. Согласно часто цитируемым словам самого «железного герцога»: «Это была такая гонка наперегонки, какой вы не видели». Но окажись он не во главе армии, а, как вполне могло случиться, в Канаде, Блюхер почти наверняка не совершил бы свой прославленный бросок на помощь союзнику, и битва под Ватерлоо, с той же степенью вероятности, была бы проиграна.
Правда, стоит отметить, что победа в этом сражении отнюдь не означала бы полное торжество Наполеона. Огромные свежие силы России, Австрии и германских государств уже двигались к французским границам, и за Ватерлоо несомненно последовало бы другое сражение, а возможно, и не одно. Но и окажись в конечном итоге Наполеон побежденным, победа, одержанная без участия англичан, принадлежала бы не им, а континентальным державам. Исходя из этого условия будущего мира предстояло бы выработать не Британии, а политикам держав Центральной Европы (России, Австрии и Пруссии), среди которых ведущую роль играл Меттерних. Будущее столетие несомненно выглядело бы по-иному, однако мы можем лишь гадать, был бы это век разброда и шатания (а не завещанной Ватерлоо стабильности), или же победители все же сумели бы обеспечить длительный мир, выработав свою форму «европейского концерта».
Но каким могло стать в этом уравнении место Америки? В какой мере развитие событий по альтернативному сценарию способствовало бы скорейшему включению недавних колоний в орбиту мировой политики? Предположим, что Англия потерпела сокрушительное поражение в июне 1815 г., или на Среднем Востоке, или в Индии, или после Тильзита не выдержала бы организованной Наполеоном «континентальной блокады» – чем любой из этих вариантов мог обернуться для молодых Соединенных Штатов? С известной степенью уверенности можно предположить, что необходимость, неблагоприятные внешние условия и общие интересы сблизили бы бывшие колонии и лишившуюся могущества бывшую метрополию – как и произошло в 1940 г.
Главная беда всех этих вариантов, сценариев, альтернатив, контрафактов и прочих «Что, если?» состоит в полнейшей зависимости их всех от характера самого Наполеона. Невольно вспоминаются слова Кассия, сказанные о Цезаре в «Юлии Цезаре» Шекспира: «Беда, дорогой Брут, не в наших звездах, а в нас самих…»
Однако Наполеон никогда не мог заставить себя признаться виноватым в собственных неудачах и упорно возлагал вину на других. Если позволить себе вновь процитировать Шекспира, он, подобно Гамлету, мог бы «…считать себя королем бесконечного пространства, когда бы… не было дурных мечтаний».
«Дурные мечтания» Наполеона – это не что иное, как стремление к нескончаемым завоеваниям. Подобно большинству завоевателей и до и после него, он просто не знал когда (и как!) можно остановиться, что прекрасно понимал Веллингтон.
«Завоеватель, – как-то заметил герцог, – подобен пушечному ядру. Он должен продолжать полет». Именно это заставило Талейрана разочароваться в Наполеоне и переметнуться к царю. Тильзит предоставил Наполеону последнюю возможность связать свое имя с длительным и прочным миром, однако характер не позволил ему не только ухватиться за эту возможность, но даже ее заметить. Впрочем, даже не упусти он ее, никто не в силах ответить, как долго позволили бы ему униженные, побежденные народы Восточной Европы, Пруссии, Австрии и России – пользоваться достигнутым.
Девяносто лет назад подающий надежды молодой английский историк Джордж Тревильян выиграл конкурс, объявленный лондонской «Вестминстер Газетт» и получил премию за эссе под заголовком «Если бы Наполеон выиграл битву под Ватерлоо» (впоследствии он станет одним из самых известных историков в своем поколении). Как видится это Тревильяну, инстинкт самосохранения побудил бы одержавшего победу, но истощенного бесконечной войной и донимаемого призывами к миру в рядах армии императора предложить своему главному врагу – Англии – «неожиданно мягкие» условия мирного договора. В
