в кухне стояла тишина. Потом, коснувшись моего плеча, Сэм сказал:
— Оставайся здесь. А мы прогуляемся с Дэвидом. Я вернусь.
Дэвид подошел ко мне и, склонившись, твердо сказал: — Прошу вас поверить мне, миссис Уинтер — для меня нет никакой разницы… совершенно никакой…
Я не могла говорить. Он вышел.
Минут через двадцать Сэм вернулся. Я сидела на том же месте, где они оставили меня. Лицо Сэма потемнело, и он не совсем уверенно произнес:
— Не волнуйся, Дэвид все понимает.
— Сэм, — мой голос не дрожал, хотя дрожала каждая жилка моего тела. — Сэм, если он расстроит их свадьбу, я убью его.
— Не расстроит. Дэвида не так-то легко заставить отказаться от своих намерений. Он знает, чего хочет, и, чтобы переубедить его, понадобится не одно письмо.
— Но, Сэм, только письмами дело не ограничится. Ты и сам это знаешь. Посмотри на меня, — и вдруг я принялась бить себя кулаком в грудь и заплакала — Всю жизнь я жила в постоянном страхе перед ним. Это он сломал ее, а не Мартин Фоньер. Я бы вышла за него замуж много лет назад, если бы не боялась того, что он может выкинуть. Он мучает меня уже много лет. Это не первое письмо. То же самое он сделал и с Тедом Фаррелом, только те письма были намного хуже. И он присылал ко мне домой мужчин… Ты не знал об этом, верно? Он столько лет мучает меня и так и эдак, а я не настолько сильна, чтобы бороться с ним. Я сделана по-другому. Но клянусь Господом Богом, если он испортит жизнь и Констанции — клянусь, Сэм, я убью его.
Он какое-то время молчал и, усевшись за столом, тер пальцами подбородок. Потом тихо произнес:
— В этом не будет необходимости, Констанция выйдет замуж за Дэвида, не волнуйся, — потом словно самому себе он повторил — Не волнуйся.
Но я волновалась и день и ночь, напряжение было невыносимым. Каждый раз, когда Констанция уходила, меня терзала агония неизвестности. Спокойствие наступало лишь тогда, когда дочь была в постели или находилась с Дэвидом. Как-то в среду вечером я стояла у окна гостиной и ожидала ее. Послышался торопливый стук ее каблуков по мостовой, я пошла открывать дверь. В этот момент послышался голос Дона Даулинга, и я застыла на месте.
— Привет, — проговорил он. — Что-то ты стала в последнее время прятаться.
— О… я вовсе не прячусь, дядя Дон.
Судя по этому «о», она вовсе не ожидала увидеть его.
— Значит, опять «дядя Дон»? И за что же это я удостоился вновь своего прежнего титула?
— Ну не знаю. Наверное, привычка, — Констанция коротко засмеялась, потом вновь послышался голос Дона:
— Я пришлю за тобой в субботу машину, а?
Любому другому его тон показался бы игривым, я же слышала в нем скрытую угрозу.
Последовала пауза; я не имела ни малейшего понятия о том, что происходило сейчас на улице, и вдруг послышался резкий голос Констанции:
— Пустите меня, дядя Дон. Ой, пустите! Меня ждут ужинать.
Я распахнула дверь. Не далее чем на расстоянии фута спиной ко мне стоял Дон. Он крепко держал за руки мою дочь.
— Пусти ее!
Он медленно повернулся. Уже много лет я не стояла от него так близко, уже много лет я не смотрела ему прямо в лицо.
Я помнила, что он был по-своему красив, и совсем не ожидала увидеть то, что увидела: обрюзгшую, с редкими волосами физиономию, но главное — глаза, именно они приковали мое внимание: очень-очень яркие и не черные, а с синим отливом. Как зачарованная, я увидела, как шевелятся его губы.
— Ну, ну, Кристина. Наконец-то протрезвела и в состоянии говорить?
Я протянула руку и потащила к себе Констанцию. Загородив ее своим телом, я закричала:
— Ты уже сделал все, что мог, Дон Даулинг, и я предупреждаю: больше я тебя не боюсь. Попробуй тронуть ее еще раз — и он будет последним.
Он запрокинул голову и засмеялся. На самой высокой ноте его смех оборвался, и он закричал:
— Кристина Уинтер расхрабрилась. Боже ты мой! И что же мы услышим дальше?
Я с грохотом захлопнула за собой дверь и поспешила на кухню. Как ни странно, на этот раз Констанция не стала выговаривать мне. Я сразу заметила, что она напугана — точь-в-точь, как я в ее возрасте много лет назад.
— Садись ужинать, — так спокойно, как только могла, произнесла я и, поставив перед ней тарелку, тихо добавила — Ты можешь оставаться и кушать в буфете, а потом дедушка, Дэвид или дядя Сэм будут провожать тебя.
Всего несколько дней назад это предложение прозвучало бы нелепо, но сейчас дочь не проронила ни слова.
На следующее утро, перед тем как отправиться на работу, Констанция сказала:
— Я не буду просить Дэвида встречать меня по вечерам — тогда придется все объяснить ему.
При этом она не смотрела на меня, и я не могла сказать ей: «Дэвид знает». Если бы он захотел, то и сам мог сообщить ей об этом.
— Хорошо, милая, тогда сегодня вечером тебя встретит дедушка.
Когда я как можно короче рассказала отцу о том, что Дон пристает к Констанции, пытается запугать ее, и попросила встретить после работы, он все еще не осознал до конца, что происходит.
Скорчив гримасу, он сказал:
— Дочка, он же всегда симпатизировал ей, пойми.
— Отец, это не просто симпатия. Разве ты не видишь?
Он быстро заморгал, как будто наконец начал прозревать, потом бросил через плечо взгляд на стену, разделявшую наши дома.
— Если бы я был уверен в том, что он что-то замышляет, я бы вышиб из него мозги.
— Он замышляет, но не говори пока ничего — еще не время. Сэм знает, и Дэвид знает, а теперь и ты. Отец, ты должен мне поверить. Дон Даулинг — порочный тип, — я вбила кулак в ладонь другой руки, подчеркивая сказанное. Некоторое время отец ошеломленно смотрел на меня, потом пробормотал:
— Не самый лучший тип — я всегда знал это. Лучше мне пока с ним не встречаться.
В течение следующих трех дней Дона не было видно и слышно. Я тщательно вслушивалась в звуки, доносившиеся из соседского дома, но, когда прекращал орать приемник тети Филлис, оттуда не раздавалось голосов — только скрип закрывающихся дверей да ее шагов на лестнице.
А потом наступила суббота. Часов в десять утра прибежал Дэвид и сказал, что уезжает делать репортаж об убийстве, совершенном где-то возле Гартлпула, и не знает, когда
