похоже, не способны ответить на растущую мощь Китая. Сегодняшний кризис оттенил все эти сбои. Но сегодняшний кризис еще не конец истории. Есть четыре фундаментальных вызова, с которыми приходится иметь дело любой политической системе: война, финансы, экологическая угроза и наличие убедительного соперника. Каким бы ни был итог современного кризиса, эти вызовы никуда не денутся. Я вкратце рассмотрю каждый из них.
Война
Последнее столетие дало нам надежные данные, позволяющие сделать два общих вывода касательно демократии и войны. Во-первых, демократии не воюют друг с другом. Во-вторых, в войнах, в которых они участвуют, демократии намного чаще выигрывают, чем проигрывают (согласно большинству оценок, уровень успеха превышает 75 %) [Reiter, Stam, 2002]. Недавние проблемы, возникшие в западных демократиях из-за войн в Ираке и Афганистане, иллюстрируют некоторые из ограничений этих максим, но не опровергают их. Теория демократического мира способствовала безрассудному оптимизму, поощряющему участвовать в миротворческих войнах. Эти войны не закончились победой и не принесли мира. Тем не менее не были они и очевидными поражениями. Демократии рассорились, но не пошли друг на друга войной. Войны последнего десятилетия были относительными провалами, но не абсолютными.
Причина, по которой демократии не воюют друг с другом, связана с причиной, по которой демократии участвуя в войнах, редко проигрывают их. Структура демократической политики (регулярные выборы, свободная пресса, гражданский контроль над армией) заставляет демократических политиков сторониться ненужных конфликтов. Им регулярно напоминают об издержках и рисках. Когда же они все-таки участвуют в войне, они с меньшей вероятностью, чем автократы, становятся жертвами пустых надежд и желания пойти ва-банк. Они скорее приспосабливаются, чем проигрывают.
Однако из этого не следует, что демократии научились избегать войн, в которых невозможно выиграть. В последние годы было немало свидетельств, опровергающих эту идею. Успехи демократии в войне и мире имеют больше отношения к тому, что Токвиль назвал «несвоевременностью» демократической жизни, чем к какому-то большему пониманию того, что стоит на кону. Демократиям сложнее, чем автократиям, подписаться на войну; в них слишком много конкурирующих интересов, которые надо сначала согласовать. Когда же эти интересы со временем все же удается согласовать, демократии получают ресурсы, благодаря которым они становятся исключительно опасными противниками. Это в итоге дает двойную защиту от войн между демократическими странами. Двум произвольным демократиям очень трудно согласовать свои совместные действия и вести друг с другом войну в одно и то же время, но если им все же удалось это, обе стороны способны остановиться, задумавшись о том, с чем им придется иметь дело.
Демократическая несвоевременность – не просто инструмент отсрочки. Она также означает, что ошибки будут совершаться и далее. Раздробленность и рассеянность демократической жизни создают возможности как для безрассудного поведения, так и для мер предосторожности. Политические системы, которые затрудняют сбор ресурсов, нужных для войны, создают искушение вести войну втихомолку. Демократии все больше втягиваются в военные конфликты, которые ведутся не на глазах у публики; конфликты, в которых они участвуют своими наемниками, силами специального назначения, дронами-беспилотниками. Институциональные барьеры, не позволяющие заручиться поддержкой войны со стороны общества, могут привести к игнорированию общества, а не войны. Точно так же трудности, связанные с сохранением общественной поддержки, означают, что для демократий опасны долгие войны. Внимание начинает рассеиваться, его постоянно отвлекает то одно, то другое, нарастает безразличие. Те самые качества, которые отвращают демократии от войн, могут заставить их увязнуть в войнах, которые они не способны довести до конца.
Распространение демократии уменьшило вероятность войны во многих частях света. Но это не говорит о том, что у демократий теперь больше мудрости или самоконтроля. Это непредумышленное достижение, которое постоянно раздражает. Почему мы не можем воспользоваться этими преимуществами демократии как миротворца? Такое искушение всегда сохраняется. Однако форсирование преимуществ демократии обычно подрывает их. Не получается ускорить распространения демократии, надеясь на прогресс в деле установления мира. Демократии, занимающиеся таким ускорением, разбазаривают преимущества осторожности. Однако ожидание того, что мир установится сам, своим ходом, поощряет пассивность и фатализм. В результате повышается вероятность того, что, как только внимание демократии ослабнет, она ввяжется в какую-нибудь ненужную войну.
Современный кризис в Европе породил некоторые предсказания о возвращении к войнам и насилию, которые были бичом континента на протяжении большей части его истории. Но это просто паникерство. В ближайшем будущем демократические страны Европы не пойдут друг на друга войной. Едва ли можно представить себе обстоятельства, в которых их интересы могли бы настолько разойтись, что их граждане решат, будто война того стоит. Скорее даже, невозможно представить себе такие обстоятельства, не предположив при этом, что и демократия прекратит работать. В будущем какая-нибудь экономическая или экологическая катастрофа, возможно, вытолкнет Европу обратно в состояние междоусобных войн. Однако если случится катастрофа такого масштаба, демократические институты Европы рухнут первыми.
Мир между демократическими странами – это не иллюзия; он вполне реален и достаточно надежен. Часы не будут переведены обратно на начало XX в. Однако отношение между демократией и войной остается неустойчивым. И для этого есть две причины. Во-первых, поскольку демократии сторонятся войны – ведь люди готовы терпеть войны все меньше и все больше от них отвыкают, – они создают пространство для большего, а не меньшего числа военных авантюр. Мелкие войны, косвенные войны, скрытые войны, войны, получившие другое наименование («миротворческие операции») – их, скорее всего, будет все больше в эпоху, когда общество разочаровалось в военных конфликтах. Во-вторых, когда закрепляется предпочтение мира, только значительные потрясения смогут породить народную поддержку, необходимую для открытой войны (той войны, в которой у демократий имеется множество возможностей воспользоваться своими преимуществами приспособляемости и богатства). Можно представить себе будущую войну между Евросоюзом и каким-нибудь внешним врагом (ее представить определенно проще, чем возобновление былой вражды между Германией и Францией). Но, учитывая, что привлечь народы Европы к войне будет по определению сложно, для этого понадобится какое-то чрезвычайное событие. События такого масштаба создают непредсказуемые последствия. Чем устойчивее мир, им предшествовавший, тем более непредсказуемыми будут последствия.
Демократический мир подкрепляет сам себя, но не наступает сам по себе. Когда мир становится обычным режимом работы демократий, война никуда не исчезает. Ее, напротив, становится труднее контролировать. Демократическая стабильность всегда создает условия для самоуверенности и безрассудства. Война и мир – не исключения.
Финансы
Схема поведения демократий, обрисованная мной, имеет четкие параллели в картине поведения финансовых рынков. Выгоды от наличия свободных рынков совмещаются с периодическими краткосрочными сбоями. Это дает долгосрочный рост, прерываемый регулярными кризисами и другими неурядицами. Участникам рынка обычно сложно разобрать, какие кризисы серьезны, а какие – просто мелкие перебои. Возникает тенденция разглагольствовать о неминуемом крахе; но
