как телефон не работает. Через месяц у меня случился острый приступ головокружения с полной потерей ориентации и сильнейшей рвотой — и снова не оказалось доступа к медицинской помощи из-за отсутствия телефона.
Через несколько дней после обработки уха у меня поднялась температура, появился сильный кашель, прошиб пот. После аудиограммы врач определил потерю слуха в 40 децибел. «Не могу нести ответственности за состояние пациентки, продолжая лечить ее в домашних условиях, — сообщил врач в своем заключении, прося разрешения направить меня в стационар. — С наступлением зимы даже легкий насморк или кашель могут катастрофически повлиять на ее слух. Если откладывать хирургическое вмешательство, возрастает опасность осложнений в виде паралича лицевых нервов и механизма равновесия».
Разрешение на лечение в больнице было в итоге получено, лечение протекало гладко. Но психологически и физически я готовила себя к лечению за границей.
Столь долгая жизнь под арестом развила во мне подозрительность ко всему окружающему. Меня настораживала необходимость довериться кому-то чужому, будь то даже британский врач. Чтобы проверить, нужна ли мне операция, я переслала данные медицинских обследований доктору Ниязи в Лондон. Он подтвердил диагноз коллеги.
И все равно меня мучили сомнения. По всему Пакистану томились за решеткой тысячи политических узников, многим грозила смертная казнь. Находясь под арестом, я была для них источником надежды и вдохновения, примером. Я делила их несвободу, вызов, брошенный ими режиму. И они, в свою очередь, подкрепляли мою решимость. А если я покину их? Не осиротеют ли они?
Декабрь подходил к концу, и я чувствовала, что скоро меня отпустят. Во время восстания в Синдхе я ничего от властей не слыхала. Я понимала, что они не выпустят меня во время мятежа, чтобы не допускать утечки информации за границу. Но теперь, когда волнения утихли, у них нет причин держать меня долее.
Здоровье тоже позволяло мне совершить путешествие. Сначала врач хотел ввести мне дренажную трубку на время полета, но затем, ввиду улучшения моего состояния, он решил, что достаточно принять противоотечное средство и жевать при взлете и посадке жевательную резинку. Стресс и беспокойство, обостряющие болезнь, почти исчезли с тех пор, как власти разрешили ежедневные визиты Санам. В этом тоже заслуга моего врача, который подчеркнул, что отсутствие контактов пагубно влияет на здоровье пациентки.
В конце декабря у нас с Санам запросили паспорта и визовые документы. «Приготовьтесь», — сказали нам. Но день отлета пришел, прошел, за нами никто не явился. Я использовала время, улаживая дела, устраивая управление домами на время моего отсутствия, проверяя налоговые документы. И еще один полет пропустили.
Следующий рейс в ранние часы 10 января 1984 года. Полдвенадцатого ночи за нами прибыли без добавочного предупреждения. «Готовы? В аэропорт…» Я не верю ушам. Спешно печатаю последнее послание: «Дорогие соотечественники, храбрые товарищи по партии! Перед отлетом из страны, в связи с необходимостью лечения, прошу ваших молитв, благословений, прощаюсь с вами…» Как во сне собираюсь, сажаю кошку в переносной контейнер. После всего, что случилось со мною за десять лет, даже добрым вестям не веришь.
Санам уже ждет меня в машине без номерных табличек. На дорогах пусто, машина мчится в аэропорт, нас ведут в изолированную комнату. Я не позволяю себе волноваться, что получается не очень удачно. Только что закончила я книгу Орианы Фаллачи «Человек». За самолетом, который уносит героя этой повести, посланы истребители, чтобы вернуть его обратно.
Полиция провела нас к самолету «Свисс Эйр». Поднимаюсь по трапу, вижу перед собою стюардессу. Она улыбается. Я никогда не забуду ее лицо. Улыбались мне и тюремщики, и военные, и полицейские. Здесь передо мной улыбка другого существа, штатского, вне политики. Мы заняли места, и в 2.30 самолет поднялся в воздух, взял курс на Швейцарию. Полученные от американцев F-16 за нами не погнались. Почему Зия отпустил меня именно в этот момент, я не знала, пока не побеседовала с Питером Гэлбрайтом.
Рассказывает Питер Гэлбрайт.
В конце декабря по поручению сенатского комитета по иностранным делам я направился на юг Азии для подготовки доклада к обзору комитета по вопросам региональной безопасности. Я запасся письмом Якуб Хану, подписанным главой комитета Чарльзом Перси и сенатором Пеллом. В письме ему напоминалось об утверждении его правительства, что Беназир Бхутто разрешено принимать друзей. «Мистер Гэлбрайт является личным другом мисс Беназир Бхутто со времен совместного их обучения в Гарвардском университете», — говорилось в письме. Сенаторы просили, чтобы мне дозволили навестить мисс Бхутто.
Я спланировал посещение Пакистана таким образом, чтобы завершить его в Карачи. В этот раз американское посольство мне с готовностью помогло. Решение, можно ли мне посетить опальную Беназир, сказали мне, принимает лично генерал Зия.
Прибыл я в Карачи поздно вечером 9 декабря. Не получив ответа на запрос о свидании с Беназир, я решил на следующий день повидаться с Санам. Конечно, я был разочарован и написал Беназир длинное письмо.
На следующее утро мне позвонили из генерального консульства США и пригласили приехать. Когда я прибыл, заместитель генерального консула сообщил, что Беназир увезли в аэропорт сразу после полуночи и усадили в самолет «Свисс Эйр». Санам улетела вместе с ней.
Мне не верилось. В автомобиле консульства я направился на Клифтон, 70. Полицейских пикетов не было. Дом оказался заперт, а Беназир свободна.
БОРЬБА С ДИКТАТУРОЙ
11
ГОДЫ ССЫЛКИ
— Мама!
— Пинки! Ты на свободе. Как я мечтала об этом дне!
Выходя из женевского аэропорта, оглядываюсь по сторонам. Далекий горизонт. Бесконечное пространство после четырех стен. Глазам сразу не привыкнуть. Не верится. Я на воле.
Входя в квартиру матери, мы услышали звонки. У телефона Мир и Шах, они услышали по Би-би-си о моем вылете из Пакистана.
— Да, да, — заверяет их мама. — Она уже здесь. — Би-би-си можно верить.
Мир. Шах Наваз. Наши возбужденные голоса сталкиваются, сплетаются эмоции.
— Как вы там? — надрываюсь в трубку, прижимая ее к здоровому уху.
— Слава Богу, ты жива, — кричит Мир. — Завтра прилечу на тебя глянуть.
— Останься на недельку, я тоже прилечу, — просит Шах.
— Ох, Шах, к сожалению, не могу. Надо в Лондон к врачам.
Договариваемся увидеться, как только представится возможность.
Телефон звонит не переставая. На проводе Лос-Анджелес, Париж, Лондон — друзья и родственники матери поздравляют ее с прибытием дочери, с моим освобождением. Я от волнения едва шевелю языком, беседую только с Ясмин и доктором Ниязи, они позвонили из Лондона. Ардешир Захеди, друг родителей и бывший посол Ирана в Соединенных Штатах, прибывает с черной
