почему я не разошелся и вторично не женился, я могу вам сказать. Зачем начинать все сначала, когда заранее знаю, что все повторяется, что не буду единственным. А женщины тридцати пяти — сорока лет особенно опасны: они знают, что в этом возрасте порою нравятся больше, чем молодые, они не забывают, что это их последнее лето, и не хотят его пропустить. И так спешат насладиться своим уходящим летом, что готовы влюбляться чуть ли не в каждого и каждого влюблять в себя. Это открытие сделал еще Бальзак. Упаси меня боже влюбиться в женщину бальзаковского возраста. Я их просто боюсь. Избегаю и удираю от них.
Забавно, что сказал бы Рафаил, узнай он, что и она, Лина, принадлежит уже к тем, которых он избегает, от которых удирает, и она невольно рассмеялась.
— Вам нечего их бояться, вы ведь не верите в любовь.
— Разве я вам это говорил? Мне просто не верится, что есть человек, который влюбился бы раз и на всю жизнь, как нет дерева, которое цвело бы только раз. У человека тоже есть свои весны, но не всегда они на виду, чаще всего он их скрывает от чужого глаза. И это отличает человека от дерева, цветущего каждую весну открыто и вольно.
Слушая Рафаила, Лина вспомнила: однажды Генрих сравнивал свою любовь к ней с рекой, которая может высохнуть, если ее перестанут питать родники и притоки. Значит, для Генриха Фрида была тем свежим притоком, который не дает реке высохнуть. А что такого заметил в ней, в Лине, Рафаил, когда завел этот разговор? Увидел в ней одну из своих преходящих скрытых весен?
— Неужели вы никогда не встречали людей, проживших жизнь одной весной, без этих тайных весен? — тихо, почти шепотом, спросила Лина.
— А если и встретил? Есть, конечно, и такие. Были же времена, когда жених и невеста до венчанья друг друга не видели и все же редко расходились, значительно реже, чем сейчас, хотя теперь не идут в загс, так сказать, с закрытыми глазами. Молодые сами находят друг друга, и у них достаточно времени, чтобы приглядеться друг к другу и подумать. Но и в прошлом, я глубоко убежден, у каждого были свои скрытые весны. Человек уж так создан: он не может обойтись без этого, он должен влюбляться. Знаете, что я вам скажу? Меня не очень удивляет, когда читаю, что в прошлые времена чаще всего женили, а не женились, что не каждый мог выбрать себе пару по сердцу. Разве дети сами выбирают себе родителей? А ведь они любят своих отцов и матерей. И еще как любят. О чем вы снова задумались?
— Просто так. — Подняв голову к небу, Лина внезапно спросила: — Вам никогда не приходило на ум, что луна уже не такая, как раньше, что с тех пор, как на ней побывал человек, мы многое от этого потеряли? Луна всю жизнь честно служила влюбленным, они никогда от нее не прятались. А сейчас... Вам не кажется, будто все время кто-то оттуда смотрит на нас, что луна окутана пылью, которую луноходы подняли там, и что лунная дорожка в море из той же светло-серой пыли?
— Адвокаты не романтики.
— Простите, я забыла, что вы верите только в скрытые весны и что никто в этом не виноват, так уж устроен человек.
— Но у каждого человека, — ответил Рафаил, — есть и особая весна, и только эта весна для него единственная, настоящая, на всю жизнь.
— Какая?
— Та, которую человек сам придумывает или, как сказано у поэтов, создает в своем воображении. В действительности же такой любви нет и быть не может. Как только она становится реальной, зримой, она исчезает. Это хорошо знает тот, кто дал себя пленить первой любовью, последовал за ней и тем самым через год или два превратил ее в обыкновенную повседневность, и не знает этого тот, кто оставил первую любовь для себя лишь как воспоминание, как неприкосновенную святыню, как мечту, сопутствующую ему всю жизнь. Думаю, что вы так же, как и я, дорого заплатили за то, что не оставили себе первую любовь как мечту. Теперь вам придется, как и мне, снова ее создать, снова создать для себя в мечте любовь, чтобы она была единственной, настоящей, постоянной.
У ворот санатория, перед тем как проститься, Рафаил напомнил Лине, что в будущий вторник — рошешоно, еврейский Новый год.
— В этот праздник пекут треугольные булочки с маком? — спросила Лина.
— Вы запомнили, я вижу, еврейские праздники по кушаньям? Что ж, другие и этого не помнят. Но вы немного перепутали. Треугольные булочки с маком пекут в праздник пурим, весной, и называются они «гоменташн». Это другой праздник. В рошешоно едят виноград и арбузы. Я знаю о еврейских праздниках, наверно, ненамного больше, чем вы. Но то, что Новый год справляют ранней осенью, это я знаю. Здесь, на курортах, как-то заведено встречать еврейский Новый год в ресторане. Не забудете? Во вторник, вечером. Но до вторника, надеюсь, мы еще увидимся. Будут еще три пары. А с фокусником, если он к тому времени не уедет, — четыре. Не удивляйтесь, если каждый будет платить за себя.
Лина долго ворочалась, не могла уснуть. Кто он и что он, этот Рафаил? После нынешней встречи он стал для нее более загадочным.
16
Еще за несколько дней до того, как Рафаил пригласил Лину встречать с ним Новый год, все столики в ресторане на этот вечер были уже заняты. О том, что так могло случиться, знали, кажется, все, кроме нее, Лины. Она это сразу поняла, когда вошла в вестибюль ресторана и услышала горячий спор собравшихся к условленному часу парочек, с которыми Рафаил тут же познакомил ее. Все осыпали друг друга упреками за то, что столики не были заблаговременно заказаны. И так как каждый, оправдываясь, считал нужным подчеркнуть, что не позаботился он об этом отнюдь не потому, что пришлось бы самому выложить за всех сразу всю сумму, Лина почти не сомневалась, что именно это и было истинной причиной случившегося, и она невольно заглянула в свою сумочку. Предупреждение Рафаила о том, что каждый будет платить за себя, хотя он потом и пытался обратить
