Самсон проснулся рано, как всегда. Он поглядел на спящую жену, сунул босые ноги в туфли, надел синие форменные штаны и накинул халат. Бесшумно, чтоб не разбудить жены.
Он постоял над нею, посмотрел на спутанные черные волосы, на полуоткрытый рот, на груди, золотистые и жирные, сунул трубку в бездонный карман и вышел на балкон.
Жена его была халдейка.
Первую жену, армянку, он убил за неверность и построил после этого из собственных средств мечеть, а при ней содержал школу. Во искупление греха. Второй женой его была побочная дочь грузинского царевича Александра. Через нее сносился Самсон с царевичем, но не любил ее. Она умерла.
Тихо шлепая туфлями, он прошел по коридору. Ноги у него были кавалерийские, с выемкой, как буква О.
На женской половине, хотя еще было рано, уже стрекотали дочки, и в дверь всунулась женская голова с черной челкой до глаз.
Это была любимая дочка Самсона, от первой жены, армянки. Тотчас дочка выскочила в коридор.
Узкий архалук сползал у нее с плеч и стягивал их назад, на руках были браслеты с бумажками. (На бумажках были написаны стихи из Корана.) Шелковые шаровары, широкие, как два кринолина, едва держались на ее узких бедрах, и живот у нее был голый.
Босыми ногами, окрашенными в темно-оранжевую краску, почти черными, она юркнула к Самсону. Дочка была модница.
— Застрекотала стрекоза, ходит франтом, сапоги с рантом, — сказал ей Самсон по-русски. — Спи, рано еще, — сказал он ей по-персидски и чмокнул ее в лоб.
Черноглазая дочка дотянулась до Самсонова лба, провела по нему рукою и юркнула на свою половину.
Каждое утро они так встречались.
Самсон умылся тепловатой мутной водой у хрустального умывальника и с мокрыми волосами вышел посидеть на край балкона.
Волосы у него были длинные, с проседью. Длинные волосы — зульфа — один из признаков военного сословия, Самсон подстригал их в скобку, как раскольники. С балкона был виден переулок и четырехугольная внутренность двора.
На дворе росли кипарисы в чехлах из пыли, подстриженные чинары и сох цветник.
Дед в белой рубахе ходил по двору и подметал его.
— Яковличу, — сказал он и мотнул головой.
Он был старый раскольник, бежавший еще до Самсона в Персию. Самсон его взял к себе дворником. Хан набил трубку и закурил.
— Много будешь работать, дед, скоро помрешь, — сказал он равнодушно.
— А я, смотри, тебя переживу, — дед был сердит. Самсон ухмыльнулся в бороду.
У шахского гарем-ханэ, наискосок через переулок, сидели двое бахадеран, его солдаты, и мирно спали.
Самсон курил и смотрел на них. В этот ранний час солнце еще не пекло, и часовые спали сладко.
Из батальонных казарм, красного и длинного одноэтажного здания, с другой стороны дворца, вышел офицер в высокой остроконечной шапке. Он приближался к Самсонову дому и к часовым. Походка его была мерная и быстрая. Он был молод.
Самсон окликнул его сверху:
— Астафий Василич! С дежурства?
Это был наиб-серхенг Скрыплев, недавно бежавший прапорщик. Он вытянулся перед ханом и отдал честь.
— А ну-ко, посмотри-ко, это твоей роты молодцы так шаха стерегут?
Скрыплев подошел к спящим солдатам.
— Встать, — сказал он резко. — Вы что, на часах или с бабами спите?
Часовые встали.
— В другой раз не в очередь на дежурство, — сказал Скрыплев. Часовой, старый солдат, нахмурился. Но сон клонил его, и он ничего не ответил. Увидя Самсона, они вытянулись. Самсон пальцем подозвал Скрыплева.
— Гоже, — сказал он тихо. — Взбирайся-ка ко мне.
Он курил и смотрел на молодого офицера.
— Гоже, да не очень, — сказал он, — люди на земли ушли, а этим завидно. Вот и нос в землю.
На летнее время он распускал батальон. У батальона под Тегераном была земля. Холостые оставались в городе.
— Молодое дело, Астафий Василич. Ты не тянись с людями. Ты выругай так, чтоб их мать проняло, а потом одно слово скажи. Это легче людям.
— Слушаю, ваше превосходительство.
Прапорщик был слегка обижен.
— И превосходительства эти забудь. Точно, что превосходительство, а ты подполковник. Только что я сартип-эввель, а ты, выходит, наиб-серхенг. А я еще, наприклад, вахмистр, а ты прапорщик. Тут превосходительства не замечается. Молодые как справляются?
— Отлично, Самсон Яковлич. Полковник Ениколопов ими весьма доволен.
Серхенг Ениколопов был брат евнуха, Манучехр-хана, беглый русский поручик. Молодые были дети дезертиров. Самсон отдавал их учиться в армянскую школу, и по окончании учения им предоставляли на выбор: идти в батальон или учиться ремеслу.
— Харадж исправный?
— Вполне хорош.
— Ну и хорошо.
— Самсон Яковлич, — сказал почтительно наиб-серхенг, — люди беспокоятся.
— Чего? — сказал Самсон и пыхнул дымом.
— Песельник один говорил намедни, что едет русский посол сюда и якобы приказ у него имеется батальон отсюда вывести. Якобы такой указ вам от его высочества послан.
Самсон курил.
— А ты этого песельника ко мне доставь, — сказал он, — я с ним поговорю. Тебя ж попрошу дело людям, как случится, и самому толковать.
— Слушаю.
— Точно, что сюда посол едет. Господин Грибоедов, старый знакомый. Это верно. И указ я от шах-заде получил. И выходит, что песельник был прав.
— Слушаю, — сказал Скрыплев и раскрыл рот.
— Только та ошибочка, что указ не тот. Я фирман от Аббаса получил: за отличие, как я был у него в кампанию военным советником, он дает людям наделы под Тебризом, на выбор. Там земля лучше. Такой указ. А об выводе, так это песельник с головы напел.
Скрыплев улыбнулся.
По улице шныряли мелочные торговцы, прошли, медленно пританцовывая, двое купцов. Рота сарбазов, плохо одетых, небрежной походкой завернула из-за угла. Мальчишки свистали и бегали.
— Ты сегодня к Алаяр-хану будь. О джире напомни от меня. Он знает. Задерживают джиру. Как справишься, обедать приходи. Дочки спрашивают, что ходить перестал.
И прапорщик в остроконечной шапке с султаном — их пугались мальчишки и звали ослиными хвостами — вытянулся перед ханским халатом.
Самсон выколотил трубку и немного понурился. Он сказал Скрыплеву не всю правду. Фирман Аббаса-Мирзы, полученный им вчера, действительно предоставлял наделы русским бахадеранам в Адербиджане. Но в выписке из сообщения Абуль-Касим-хана говорилось о том, что Вазир-Мухтар имеет тайное предписание вывести всех русских и самого Самсона из Персии. Он сидел и молчал, смотря себе на ноги.
