Если там кто-то еще… Ну… Я тут художник, могу выглядеть и такой. Себе на уме.
Холодею я не только лицом, холодеет и внутри.
А если не он? Если он не придет, то что? Даже не на выставку, а вообще…
Ладно. Я не буду хоронить Огудалова раньше времени. В конце концов, я помню пуговицу.
Увы мне. — в малом зале меня ждет не Огудалов.
Я замираю, глядя на того, кто меня там дожидается, испытывая одновременно и острейшее разочарование, и крайнюю степень ошеломления.
— Ошизеть, — только по этому хриплому шепоту я понимаю, что Ольга увязалась вслед за мной и сейчас стоит за моей спиной. Оборачиваюсь, вижу огромные удивленные глаза Ольги. Она смотрит на моего гостя.
На высокого худого поджарого мужчину с седыми косыми висками и узловатыми длинными пальцами, которыми он ужасно активно жестикулирует, что-то объясняя стоящему рядом полноватому невысокому парнишке.
— Знаешь его? — спрашиваю я.
— Боде, — выдыхает Ольга, а потом моргает и смотрит на меня еще более удивленно, — ты не знаешь Майкла Боде? Ты? Даже я его знаю! А я не художник, и даже не ценитель искусства, только любитель…
— Да знаю я, — я качаю головой, отвергая эту версию, — я просто хотела убедиться, что не я одна его вижу.
Возвращаюсь глазами к своему гостю, и все еще не могу в это поверить.
Нет. Стоит ведь! Смотрит на мои “Глаза бесконечности” и что-то старательно втирает своему собеседнику.
Боде!
Майкл, мать его да зацелуй в ноги, Боде!
На моей выставке модернист мирового уровня, мастер эротического портрета, пишущий исключительно женщин, и глядя на полотна которого я испытывала очень острое желание сменить ориентацию.
— И что, до дела не дошло? — хмыкает Ольга, и я понимаю, что последнюю фразу произнесла вслух.
— Он слишком мало полотен пишет, так что нет еще, — фыркаю я.
— Жаль, — улыбается Ольга, — а то я уже думала пригласить тебя на свидание.
Моргаю раз, другой, потом снова смотрю на Разумовскую. Она не шутит, кажется. Вот уж от кого действительно не ожидала. Хотя… А с чего я не ожидала-то?
— Что? — Ольга миленько улыбается и склоняет голову к плечу. — Да, ты мне нравишься, Надя, можно подумать, для тебя такое приглашение от девушки — нонсенс. Мне казалось, что твои взгляды довольно современны. Или все-таки я ошиблась?
— Нет, я просто удивилась, — я пребываю немножко в ступоре, — просто ты же вроде… С Огудаловым…
— Можно подумать, это мешает, — Ольга чуть улыбается, — я тогда еще недосамоопределилась. А потом он взял себе такую потрясающую секретаршу. Ни одного мужика в своей жизни я так не хотела, как Нату. Ну… У нас с ней не срослось, увы, но и Огудалова я после этого держать не стала. Все объяснила, и мы развелись.
Мда…
Могу себе представить, как офигел от таких новостей мой божественный.
Стоит ли удивляться, что после этого он вообще решил жениться “по расчету и дружбе”…
Хотя, нахрена ему вообще жениться, если семья ему не нужна.
— Надежда? — Майкл Боде уже отвернулся от картины, уже увидел меня и уже решил, что если гора зависла на подходах к Магомету, то и у Магомета ноги наверняка от пары шагов не отвалятся.
Еще никогда моё имя не произносили с таким чудовищным акцентом.
Впрочем ладно, это Боде — ему можно.
Я ужасно удивлена, что у меня получается сверкнуть очаровательной улыбкой и даже поздороваться с ним. Потому что в душе моей сейчас перепуганные зацйы носятся по стенам.
Боде ведь не только известный художник…
Аукционист, меценат, критик от современного искусства. И если он сейчас хочет мне сказать, что у него глаза кровью вышли через уши от моего так называемого "искусства" — я вполне могу послезавтра пойти устраиваться продавщицей на кассу в Пятерочку…
Боде говорит на ломаном русском, то и дело перескакивая на английский.
А у меня то ли слух отказывает, то ли я — даже слыша его через слово, все понимаю совсем не так, как надо. Такое ощущение, что я чего-то накурилась, и у меня глюки…
“…непередаваемая глубина цвета. Я никогда в жизни не смотрел в мужские глаза и не испытывал такого эмоционального катарсиса. Ведь мужские же, и не спорьте, дорогая, это очевидно…”
Он говорит, говорит, а я стою, открыв рот и пытаюсь запомнить хотя бы отдельные его слова. Чтобы потом напоминать их себе в то время, когда звезда у меня во лбу начнет тускнеть.
Боже.
Боде…
И говорит такое…
— Надя, попробуй дышать, — провокаторским шепотом рекомендует мне Ольга.
Пробую.
Но, кажется, сейчас упаду в обморок…
— Воды принесите, — командует Ольга. Видно, про обморок — это кажется не только мне.
Боде замолкает, обеспокоенно вглядываясь в мое лицо.
— Я вас напугал, да? — осторожно спрашивает он на русском, и снова — с таким жутким, но таким потрясающим акцентом, что голова кругом идет.
— Вы, — я запинаюсь, недоверчиво касаясь пальцами висков, чтобы убедиться — да, я ощущаю и я не сплю, — вы не напугали, нет. Я просто… В шоке.
— Это быстро пройдет, — смеется Боде, — я тоже был в шоке, что о вас ничего не слышал.
— Вы слышали, босс, — по-английски бурчит его приятель, — я вам присылал работы мисс Соболевской на рецензирование. И у вас в почте есть моя статья о ней.
— Грегори, не ворчи, — отмахивается Майкл, — я уже раскаиваюсь, что тогда пренебрег твоей рекомендацией. Я обязательно бы ознакомился с твоей статьей, просто отложил это на время. Ты знаешь же, во время работы я мало читаю, только пишу. Но ты был прав насчет мисс Соболевской. Ты счастлив?
— О да, — хмыкает его спутник, — как никогда, босс.
— Грегори? — переспрашиваю я. — Грегори Майлз? Искусствовед из Бруклина?
— Да-да, я вам писал, — оживляется Грег, — вы помните?
— О да, разумеется, — я улыбаюсь, принимая тот самый стакан воды, за который для меня расстаралась Ольга, — вам я рисовала приглашение на выставку.
Я помню чудное мгновенье, что спамер ты — приснилось мне…
Нет, ну кто знал? Кому из вольных художников не писали все эти “американские критики”, которые готовы расширить твои горизонты, если ты, ну, скажем, оплатишь им билеты на перелет, чтобы они насладились твоим прекрасным.
— Но как вы вообще меня нашли в этом случае? — удивляюсь я, перебирая в голове тех, кто мог меня рекомендовать. Увы, не так и много моих поклонников имели выход на зарубежный рынок искусства. В этом плане, Россия всегда была очень изолированной страной. Вот к нам из Америки и Европы долетало многое. А выбиться к ним было ужасно сложно.
