Зря.
Дрожит граница круга.
Пролитая кровь, подаренная жизнь открывают врата в мир иной, и на краткий миг оба мира смешиваются. Этого достаточно, чтобы клятва была услышана.
Запомнена.
И вплетена в кровь тех, кто вздумал будить древнее… нет, не зло, оно не было злом, как не было и добром, являясь чем-то несоизмеримо большим. Оно смотрит. И взгляд столь тяжел, что даже чужаку становится неуютно.
На долю мгновенья.
Но мгновенье проходит, и он, попробовавший крови, кланяется Василисе. Нет, там, в мертвом мире, сохранившем память и суть прошлого, ее зовут иначе. Но именно это знание не доступно.
И не важно.
Снова солнце.
И степь… идет, ложится под копыта лошадей. Табун течет многоводною рекой. И ее муж доволен. Он добился своего, пусть и высока была цена, но… за ней, за Василисой, дали две сотни кобылиц редкой солнечной масти.
И жеребцов пять десятков.
Достойное приданое за дочерью великого некогда Алыш-Хана, от величия которого остались лишь шатры, лошади и тайное знание. Им она и владела…
…она?
Владела.
Мир вдруг покачнулся, закружился, завертелся колесом. И Василиса поняла, что вот-вот все закончится, и попыталась удержаться, удержать это самое знание, которое принадлежало ей правом крови и данного слова, но все равно не удержала.
Солнце.
Шар, что выскользнул из ослабевших пальцев и покатился по полу…
— Тихо, тихо, сейчас пройдет… выпейте вот, — ей не позволили дотянуться до этого солнца-шара, но подхватили, сунули к губам флягу с чем-то донельзя горьким и выпить заставили. От горечи наваждение схлынуло, оставив острое чувство недосказанности.
Или…
— Дышите глубже. Тогда и отпустит скорее. А вы неплохо держались. Далеко удалось заглянуть?
Дышать получалось с трудом.
— На самом деле редко у кого получается пройти по нити крови.
— Это… было на самом деле? — у Василисы получилось заговорить, пусть и не сразу. И горло показалось шершавым, а язык неповоротливым. Ее губы касались друг друга, и это легкое прикосновение причиняло боль. Но она говорила. — То, что я видела? Это… было?
— Было.
— Когда?
— Сложно сказать. Когда-то непременно было. Мертвый мир статичен и тем ценен. Он сохраняет память обо всем, но поднять, как правило, получается лишь те воспоминания, которые когда-то вызывали наибольший всплеск энергии.
Василиса потрогала голову, которая гудела. А стоило закрыть глаза, и она снова проваливалась в то, чужое, воспоминание.
Текли лошади.
Самые удивительные лошади, которых она только видела. Не соловые — именно золотые. Тонкокостные, изящные.
Сухие головы.
Узкие спины.
Гривы, сотканные из солнечного света.
…знание, которое билось в голове нечаянным даром. Если оно тоже правда, если…
— Возьмите, — Ладислав протянул носовой платок, пахнущий карамельками. — И прижмите подбородок к груди. Кровь скоро остановится. Что вы видели?
Василиса прижала платок.
Надо же, кровь… с ней никогда-то подобной беды не случалось. С Марьей вот частенько, ибо росла она, как говорили, слишком уж быстро. И оттого мучилась, что носовыми кровотечениями, что головными болями. А Василиса…
— Обряд какой-то. Шамана… он звал духов. Убил коня… сперва коня. Он спрашивал…
Василиса говорила, и с каждым произнесенным словом становилось легче. Память… никуда не исчезла. Она сохранила все, каждую деталь увиденного.
Темные руки шамана, пальцы его, изрезанные морщинами. Желтые квадратные ногти и полосы шрамов, что начинались на тыльной стороне ладоней, уходя куда-то под шкуры. Откуда-то Василиса знала, что шрамы покрывают все тело, являясь платой за дар и силу.
Она помнила цвет травы.
Глянцевый блеск крови.
Мух…
Мертвого коня, который, как она теперь понимала, был прекрасен. И ее замутило. Впрочем, она не позволила дурноте завладеть собой. Она говорила, описывая тот странный обряд, свидетельницей которому стала. И другой, повторный, и…
…и все, кроме тайны, что не принадлежала Василисе, досталась по странному совпадению, по праву ли наследства, по праву крови или же просто потому, что рядом нашелся некромант, способный открыть врата в прошлое.
— Интересно, — Ладислав потер подбородок. И наклонившись, поднял камень. Как ни странно, но кусок горного хрусталя нисколько не изменился, не потемнел, не побурел. — Очень интересно. Я, признаться, не силен в шаманизме, но всегда подозревал, что он имеет больше сходства с некромантией, чем с пользованием явной силы. Но если позволите, я напишу своему наставнику. Возможно, он подскажет что-то. Должен… обряд кажется смутно знакомым…
— Напишите, — согласилась Василиса, отнимая от лица платок. Кровь остановилась, а вот запах медовых карамелек привязался.
— Сожгите, если сил хватит.
На этакую мелочь точно хватит.
— То… что я видела… это…
— Первоисточник, — Ладислав сел на пол и, кажется, не смутили его ни старый ковер, ни вытертость паркета, который, если и натирали, то во времена незапамятные. — Я дал направление, цель, а вы послужили проводником. Проклятье завязано на вашей крови, а потому логично было использовать ее в качестве путеводной нити. И сколь могу судить, у нас получилось. Разувайтесь.
— Зачем?
— Затем, что мертвомир, как ни странно, имеет обыкновение привязываться к людям. Нужно убрать лишнюю силу, или вы хотите маяться кошмарами?
Кошмарами маяться Василиса никак не хотела.
— А… ноги?
— Ноги, — согласился Ладислав и развел руками. — Простите, сам не способен объяснить, отчего именно ноги. Кто-то уверен, что во время… скажем так, погружения, тонкое тело покидает материальное и ступает на тропу мертвого мира. А потом возвращается, и ноги несут на себе частицы тех, забытых путей. Конечно, звучит весьма фантастично и я уверен, что всему есть куда более простое объяснение, но пока давайте остановимся на том, что это работает.
Василисе никогда не приходилось снимать обувь перед посторонним по сути своей мужчиной. И было… неудобно.
А еще странно.
— Предупреждаю сразу, ощущения не самые приятные, — Ладислав перехватил ее за щиколотку и потянул ногу в сторону, заставляя согнуться, вывернуться стопу. — Но потерпите. Так и вправду нужно…
— Та женщина, которую я видела… она и вправду моя… прабабка?
— Похоже на то.
— Я ощущала ее, как себя. То есть…
