Книга Песнь Ахилла - Мадлен Миллер

За телом приходят морские нимфы, пена их платьев волочится за ними по земле. Они омывают его нектаром и розовым маслом, вплетают цветы в его золотые волосы. Мирмидоняне возводят погребальный костер, и Ахилла возлагают на него. Пламя пожирает его, и нимфы плачут. От прекрасного тела остаются одни кости и белесая зола.

Но многие не плачут. Брисеида, что не сводит глаз с костра, пока не затухают последние угольки. Фетида, что стоит вытянувшись, черные волосы подрагивают, разлетаются на ветру. Воины, цари, простолюдины. Они держатся поодаль, их пугают нечеловеческие причитания нимф, грозовые глаза Фетиды. Один Аякс с перевязанной, заживающей ногой, кажется, вот-вот расплачется. Но, как знать, может, он думает о своем долгожданном возвышении.

Костер догорает. Если прах не собрать сейчас, его развеет ветром, но Фетида, которой должно это сделать, не двигается с места. Наконец к ней посылают Одиссея.

Он преклоняет перед ней колени:

– Богиня, яви нам свою волю. Надобно ли нам собрать его прах?

Она оборачивается к нему. Может, в ее глазах – горе, а может, и нет. Прочесть в них ничего нельзя.

– Соберите прах. Захороните. Я сделала все.

Он склоняет голову:

– Великая Фетида, твой сын пожелал, чтобы его прах захоронили вместе…

– Я знаю, чего он пожелал. Делайте что хотите. Это не моя забота.

Прислужницам велят собрать прах, они ссыпают его в золотой фиал, где уже упокоился я. Почувствую ли я что-нибудь, когда его прах просыплется в мой? Я вспоминаю снежинки на Пелионе, как они холодили наши красные щеки. Тоска по нему вгрызается в меня сродни голоду. Где-то меня ждет его душа, но мне никак туда не попасть. Похороните нас, напишите над нами наши имена. Освободите нас. Его прах смешивается с моим, и я совсем ничего не чувствую.

Агамемнон созывает совет, чтобы обсудить, какую они построят гробницу.

– Возведем ее на поле, где он пал, – говорит Нестор.

Махаон качает головой:

– Лучше поставить ее в центре – на берегу, возле агоры.

– Только этого нам не хватало, – говорит Диомед. – Спотыкаться об нее каждый день.

– А я думаю – на холме. На том пригорке, возле их стана, – предлагает Одиссей.

Где угодно, где угодно, где угодно.

– Я пришел занять место отца, – раздается вдруг звонкий голос.

Цари поворачивают головы к входу в шатер. На пороге стоит мальчик. Волосы у него ярко-рыжие, цвета гребешков пламени, он хорош собою, но это холодная красота – красота зимнего утра. Лишь последний тугодум не поймет, о каком отце он говорит. Сходство впечатано в каждую черточку его лица, мучительно точное. Только подбородок у него другой, заостренный, как у матери.

– Я – сын Ахилла, – объявляет он.

Цари глядят на него во все глаза. Мало кто вообще знал о том, что у Ахилла есть дитя. Не теряется один Одиссей:

– Позволено ли нам будет узнать, как зовут сына Ахилла?

– Меня зовут Неоптолемом. Но называют Пирром. – Огненным. Но теплого в нем – только цвет волос. – Где место моего отца?

Его занял Идоменей. Он встает:

– Здесь.

Пирр пристально оглядывает критского царя:

– Я прощаю твою дерзость. Ты ведь не знал о моем прибытии. – Он садится. – Владыка Микен, владыка Спарты. – Еле заметный кивок. – Я предлагаю вашему войску свою помощь.

На лице Агамемнона разом отражаются и недоверие, и недовольство. Он-то думал, что с Ахиллом наконец покончено. Да и вид у мальчика странный, пугающий.

– Не слишком ли ты для этого юн?

Двенадцать. Ему двенадцать.

– Я жил с богами в морской пучине, – отвечает он. – Я пил с ними нектар, вкушал с ними амброзию. Я прибыл, чтобы выиграть для вас эту войну. Мойры сказали, что без меня Троя не падет.

– Что? – с ужасом спрашивает Агамемнон.

– Если это правда, то мы воистину тебе рады, – говорит Менелай. – Мы как раз обсуждали, где возвести гробницу твоего отца.

– На холме, – говорит Одиссей.

Менелай кивает:

– Подходящее для них место.

– Для них?

Небольшая заминка.

– Для твоего отца и его спутника. Патрокла.

– И почему же этого человека следует похоронить подле лучшего из ахейцев?

Воздух сгустился. Все ждут, что же ответит Менелай.

– Твой отец так пожелал, царевич Неоптолем, – чтобы их прах смешали. Мы не сможем теперь похоронить их порознь.

Пирр вскидывает острый подбородок:

– Рабу не должно лежать в гробнице хозяина. Если их прах перемешан, ничего не поделаешь, но запятнать славу отца я не позволю. Памятник будет воздвигнут лишь ему одному.

Не допустите этого. Не дайте мне остаться здесь без него.

Цари переглядываются.

– Хорошо, – говорит Агамемнон. – Быть посему.

Я – воздух, я – мысль, я ничего не могу сделать.

Великому мужу – великий памятник. Огромный белый камень, который ахейцы добыли для его гробницы, упирается в небо. АХИЛЛ – выбито на нем. Он возведен для него, он поведает всем, кто пройдет мимо: Ахилл жил и умер – и живет снова в людской памяти.

На знаменах Пирра – символы Скироса, родины его матери, не Фтии. И воины его тоже родом со Скироса. Автомедон послушно выстраивает мирмидонян и женщин, чтобы встретить Пирра. Они смотрят, как тот идет по берегу, смотрят на его блистающие, свежие войска, на его злато-рыжие волосы, пылающие на фоне голубого неба.

– Я сын Ахилла, – говорит он им. – Я унаследовал вас по праву рождения. Теперь вы служите мне.

Его взгляд падает на женщину, что стоит, опустив глаза, скрестив руки. Он подходит к ней, берет за подбородок.

– Как тебя зовут? – спрашивает он.

– Брисеида.

– Я о тебе слышал, – говорит он. – Это из-за тебя отец перестал сражаться.

Вечером он посылает за ней стражников. Они берут ее под руки, ведут в шатер. Она покорно склоняет голову, не сопротивляется.

Они откидывают полог, вталкивают ее внутрь. Пирр развалился на стуле, беззаботно болтает ногой. Так мог бы сидеть и Ахилл. Но у Ахилла никогда бы не было таких глаз, пустых, как бесконечные глубины черного океана, где нет ничего, кроме бескровных рыбьих тел.

Она встает на колени:

– Владыка.

– Отец из-за тебя рассорился со всем войском. Наверное, ты хороша в постели.

Не найти глаз темнее, непроницаемее, чем сейчас у Брисеиды.