Утром я встретился с сэром Питером Кэрью. Я застал его в трактире с бутылью сидра в руках. Запах пота и рвоты так и не выветрился с прошлого вечера. Как только представился случай, я объяснил ему, чего хочу, но Кэрью ответил, что мечтает дожить до тех времен, когда увидит, как я лезу на стену борделя.
— Это ваш способ выразить свой отказ, сэр Питер?
Кэрью накрыл грубой ладонью запястье другой руки, пальцы сжались в кулак, показывая тем самым, что он мог придумать и более выразительный способ отказа. Едва ли мы могли стать друзьями. Быть может, он видел знамение, предвещавшее гибель многовековому верховенству воителя, которое, в конце концов, уступит место хитрости мыслящего человека. Но только не при его жизни. Пока он жив, этому не бывать.
Но я не отступил.
— Вам ничего не придется делать, — сказал я. — Только устройте мне свидание с обвиняемой в Веллсе.
— Бог мой, чертов вы… — Кэрью повернулся к выходу, но путь в дверях ему преградил заспанный Дадли. — Ты скажи ему. Объясни ему, что это безумие — выступать против Файка от имени ведьмы.
— Он служит королеве, Кэрью, — ответил Дадли. — Не Файку. И не тебе.
— Чертов колдун!
— Даже если это было бы правдой, то он был бы чертовым колдуном королевы. Так что на твоем месте — да простит меня Господь — я бы соблазнился его предложением.
— Предлагаешь сказать Файку, мол, мой приятель из комиссии древностей считает своим долгом представлять интересы женщины, обвиненной в убийстве слуги его же коллеги?
Дадли устало улыбнулся.
— Попробуй. Почему нет?
Кэрью покачал головой.
— Ладно, помогу вам. Помогу вам увидеть слабость ваших суждений. Открою глаза и тебе, и колдуну на то, что вы намерены защищать.
Пытаясь продать мне новую мантию, Бенлоу-костолюб предупреждал, что самые суровые зимние холода, возможно, еще впереди, однако этим утром погода как будто собиралась оспорить его прогноз. Солнце светило ярче, чем во все предыдущие дни, и застенчивые нарциссы уже показали ростки вдоль обочин дорог. И казалось, что ночная гроза, объявленная было выражением божьего гнева, на самом деле явилась предвестницей ранней весны, призраком давно умершей пляски Иванова дня посреди февральской пустыни.
Ощущал ли я близость Элеоноры Борроу, когда мы подходили к ее саду трав? Чувствовал ли ее здесь, на этом склоне холма? Да, теперь ее присутствие ощущалось повсюду, словно она стала душой этого необычного города и всего, что он дал мне.
Путь до сада от трактира «Джордж» занял у нас не более десяти минут. Мы перешли улицу, достигли окраины города, затем перебрались по лестнице через ограду и зашагали по грязной тропинке вдоль склона длинного холма, прикрывавшего город, словно огромная рука. Я остановился у деревянных ворот, обегая взглядом полоску земли вдоль стремительного ручья, обнесенную со всех сторон живой изгородью. Большей частью пустые, аккуратные грядки будто выстроились против дьявольского холма, боевая башня которого венчала высшую точку горизонта. В воздухе мерцали капельки алхимической росы. И я почувствовал…
Будто я обнажен. Обнажен до самых глубин души. Ее словно вывернули наизнанку, и каждый мог видеть, что происходит во мне. Я находился на грани срыва, и потому отвернулся от Кэрью и Дадли. Стоял и таращился на линию горизонта, где солнце позолотило до самого моря водные глади прудов и каналов, пока самообладание не вернулось ко мне.
— Что это она тут выращивает? — поинтересовался Дадли.
— Ее мать выращивала здесь двести разновидностей трав, — тихо объяснил я, и голова Кэрью тотчас повернулась ко мне.
— Кто вам это сказал?
— Я… забыл. Может быть, Файк.
— Во всем мире не растет столько трав, — возразил Кэрью.
— Во всем мире их растет гораздо больше.
И ничто не мешало им расти здесь, на этой защищенной, хорошо увлажненной земле с богатыми почвами. Наблюдение побудило меня задуматься о том, что я когда-то прочел о цветнике провидицы Хильдегарды Бингенской, женщины, которая намного опередила свое время, связав науку с творчеством и предложив использовать растения для лечения меланхолии.
— Так вы хотите знать, что она там растила? — криво улыбнулся Кэрью. — Я покажу. Стойте там.
Кэрью пошел по участку, но я ослушался его приказа и тихо побрел вверх по пологому склону. Мне казалось, что Нел идет рядом со мной, я слышал, как шелестит ее платье по мокрой траве. Я медленно поднимался вдоль голых кустов ограды к вершине участка, где стоял деревянный крест.
На нем не было имени, но я обо всем догадался.
Ей было так спокойно в ее саду. Открытый простор до самого моря, а с другой стороны высится холм Святого Михаила и золоченые купола аббатства.
Я повернулся, и оно раскинулось внизу передо мной, сверкая золочеными арками, словно солнечными лучами. Вот он, рай. Авалон.
Когда-то это были земли аббатства. Почти все на многие мили вокруг принадлежало монастырю. И аббат передал этот кусок земли Кейт Борроу, дабы она продолжала ставить опыты с растениями и травами. Этот участок, с его превосходным видом на монастырь и холм Михаила, и заболоченные земли внизу… как будто в этой точке собиралась вся энергия этих священных мест.
Больше того. Все силы земли пересекались тут. И христианская святость, и языческий культ. И мне показалось, будто я уже побывал здесь в то время, когда мой рассудок отдался во власть порошка видений. Интересно, что произошло бы со мною, когда бы я принял зелье на этом холме, да в такое дивное утро?
Это уже не имело значения. Порошок видений, подобно жиру, смазал заржавелые замки и отомкнул дверь. Большего и не требовалось. Теперь дверь была открыта… или, во всяком случае, приотворена.
Бег времени ненадолго остановился, и я переживал состояние глубокого отчаяния, какое испытывал лишь однажды, вглядываясь с тоской в бесконечную ширь звездного неба. И думал о том, чему учила нас церковь: всякая жизнь существует во славу Бога, и всякая награда ожидает нас не в этом мире, но в будущем.
Однако люди, обитавшие в этом городе, где ступали подошвы Спасителя — и Мерлина, — не приняли учения клириков. И кто под сей сенью древнейшей магии мог бы упрекнуть этих людей за склонность верить в возможность обретения — здесь, в этой жизни — земного рая? Словно само пребывание на этой земле, через молитву и просвещение, давало им много больше того, что, согласно церковникам, обещает Господь.
Никаких книг, никаких догм, просто быть здесь.
В этом суть авалонской ереси.
Объекта лютой ненависти сэра Эдмунда Файка.
— Что, ведьмина могилка?
Я обернулся. Передо мной стоял Кэрью, раскачиваясь на каблуках, убрав руки за спину и злобно сверкая глазами. Дадли, с унылым видом, находился рядом с ним.
