Лиза так заслушалась, что едва успела отскочить в сторону: одна из двух переругивавшихся сосулек (а это были явно их голоса) внезапно оторвалась от карниза, на котором ее удерживало какое-то чудо, и с грохотом разбилась на мелкие кусочки прямо перед Лизой.
— Ничего себе! — громко сказала Лиза в полном изумлении, на всякий случай отскочив к краю тротуара.
В тот день ей долго не удавалось сосредоточиться на уроках. До самого вечера она просидела над тетрадками и учебниками, мечтательно глядя в окно и заново переживая сегодняшние события. Ей и в голову не приходило, что дальше будет еще интереснее…
* * *
— Не хорохоришься больше, — произнес в кромешной темноте голос, который был хуже любых слов на свете. Принадлежал он очень высокому сутуловатому силуэту, понемногу обрисовывавшемуся в темноте. — Что, дома оказалось не так уж уютно, а?
Если бы второй голос прозвучал, он оказался бы молодым и очень тихим. Но пленник не сказал ничего.
— И что, помогла тебе твоя ученость? — продолжал первый голос. В нем был холод непроглядной зимней ночи, и каждое слово падало, как тяжелый камень в бездонный колодец тьмы. — Может быть, ты стал так мудр и сведущ, что сам найдешь отсюда вход в твою разлюбезную Библиотеку? Попробуй. А?
Пленник молчал.
От темной, закутанной в чёрный плащ фигуры исходило невыносимое ощущение леденящего холода и чудовищной силы.
— Все книги на свете, — глумливо протянул голос. — Тоже мне драгоценность. Осталось совсем недолго, дорогой мой, — скоро никакие книжки не будут тебе нужны. Если, конечно…
«Зачем он тратит на меня время? — подумал пленник в тоске. — Хотя он же бессмертный… он думает, что он бессмертный… это моя жизнь уходит по капельке…»
— Да, кстати, добавил голос почти вкрадчиво. От этой вкрадчивости мурашки пробежали у пленника по спине. Я разыскал твою сестру. Бедная сиротка.
Пленник чуть шевельнулся и немедленно отругал себя в мыслях за это малодушие.
— Как ты понимаешь, она мне особенно не нужна, — бросил голое почти равнодушно. Его обладатель пошевелился со странным шелестом, напоминавшим шорох сухих листьев.
— Но добраться до нее я могу в любую минуту. Я еще не придумал, что с ней делать. Это зависит от тебя, дорогой мой.
Пленник стиснул зубы. «Не доберется, — подумал он. — Иначе бы не хвастался».
— Вот видишь, — сказал голос, — я и подарил тебе кусочек королевской власти. Судьба сестры в твоих руках. Подумай об этом. Иди.
В дверях пленник обернулся. Там, в глубине, под каменными сводами, тьма, казалось, собралась в плотный сгусток — темнее беззвездной ночи, темнее морских глубин, и в этой темноте словно зиял провал в ничто, для которого не было слова «тьма», потому что существо, таившееся под плащом, само было этой тьмой. Пленник всем телом почувствовал взгляд, давящий, жалящий, сверляще-пристальный, но от того, что ни лица, ни, тем более, глаз под капюшоном было не различить, взгляд из-под капюшона казался еще страшнее.
Пленник миновал несколько темных комнат и вышел, щурясь, на свет. Пройдя несколько шагов по галерее, он обернулся: за ним, не таясь, шлепал гоблин-соглядатай.
У себя в комнате пленник попытался было запереться на задвижку, которую по недосмотру не сняли, но задвижка, как и почти все в этом заброшенном, умирающем дворце, сломалась, и пленник швырнул ее в открытое окно. Потом придвинул к двери тяжелое пыльное кресло и рухнул на постель лицом вниз, вдыхая неизменный запах лежалой пыли и плесени. Под дверью возился гоблин-шпион.
Глава 4,
в которой бронзовые звери показывают Лизе дорогу на Бродячий Мостик и ей достаются бесконечное мороженое и серьезный нагоняй
Жизнь с супер-абсолютным слухом оказалась куда более интересной и насыщенной, чем без него. Вообще, даже холодная поздняя осень и неумолимо надвигавшаяся зима казались теперь Лизе вполне терпимыми. И дело было не только в мелодичном звоне снежинок или прохладном шипении тающего снега, но и в том, что занятия музыкой с новым учителем были совсем-совсем другими.
С одной стороны, Андрей Петрович делал вроде бы все то же самое, что и Горгона, и даже про слух особенно не распространялся, а по части мелких замечаний, как Лиза недавно с удивлением обнаружила, усердствовал даже больше, но перед уроком с Горгоной у Лизы настроение начинало портиться за добрые сутки. А теперь, заслышав утром во вторник звонок будильника, она вскакивала с кровати, как подброшенная, с одной мыслью — школу перетерпим как-нибудь, а потом — на музыку, ура! Там все было по-другому, там были узкие высокие окна и множество книг, а еще там был — вместо Визиря — толстенький фокстерьер Монморанси, проникшийся к Лизе пламенной любовью с первой же встречи. Он внимательно слушал Лизину игру и обожал, когда его хватали за кудрявые бока… Одного Лиза не могла понять — зачем Бабушка все это время, с четырех лет, отправляла ее заниматься к разным людям, и к Горгоне в частности, когда у нее в знакомых был Андрей Петрович? Но спросить об этом она почему-то боялась, только однажды решилась и подобралась к Бабушке с вопросом, давно ли они с Андреем Петровичем знакомы. «Да лет сорок, — ответила Бабушка. — Учились вместе в Университете». — «Но тогда почему…» — начала было Лиза. — «Не сложилось», — отрезала Бабушка и уплыла на кухню.
Как-то вечером Лиза уже собралась залезть под одеяло и погасить свет, когда взгляд ее упал на маленький отрывной календарь, висевший над письменным столом. «Ой, листок забыла оторвать!» — спохватилась она. Вообще-то отрывание листочка за прошедший день никакой такой особенной обязанностью не являлось, просто Лизе нравилось самой следить за тем, как один день сменяется другим, а еще — выяснять, в котором часу завтра взойдет солнце и зайдет луна и, засыпая, представлять себе все это. Лиза босиком перебежала комнату и, оторвав очередной листок, понесла его под лампу, чтобы, по обыкновению, прочитать. Почему-то про солнце и луну в календарях писали малюсеньким шрифтом, а вот про то, как очистить организм, и про рецепты — крупно. Лиза этого не одобряла и потому рецепт крабового салата проигнорировала, а потом… «Ага, восход солнца сегодня был в восемь шестнадцать. Жалко, было слишком пасмурно, я его не видела». А дальше она прочитала на маленьком листочке слово «ПОЛНОЛУНИЕ». Рядом был нарисован кружочек, видимо, обозначавший полную луну. Слово продолжало звучать в голове у Лизы, когда она погасила свет и поудобнее умяла подушку под щекой, оно звенело и повторялось, как привязчивая песенка, от которой невозможно отделаться. Полнолуние, полнолуние…
— ПОЛНОЛУНИЕ!
Лиза вздрогнула и рывком села, даже не успев понять, спала она или нет. Сквозь неплотно задернутые шторы пробивался с улицы молочно-белый свет.
— ПОЛНОЛУНИЕ!
«Это не у меня в голове повторяется… это на улице!» — и Лиза подбежала к окну. На пустынной улице, где почему-то не горел ни один фонарь, в бледном гнете луны сидели на тротуаре два бронзовых льва. Но, несомненно, оставаясь бронзовыми, они двигались. И еще как! В данный момент один сосредоточенно точил когти о поребрик (только каменная крошка разлеталась), а другой по-кошачьи чесал за ухом. Это были ее знакомцы с набережной — Леонардо и Леандро. Их мурлычущие глубокие голоса разбудили Лизу. Странно, что они никого больше не разбудили — ей казалось, что от львиного рычания дрожит оконное стекло. «Наверно, это просто сон, а во сне ведь все может быть…» — подумала Лиза: сны, цветные и полнометражные, занимали в ее жизни почетное и важное место. В снах Лиза понимала хорошо.
