Она поставила поднос и, сев напротив, посмотрела на него с улыбкой. Хайме отметил красоту ее фигуры, подчеркнутой брюками в обтяжку.
— По-моему, я в первый раз вижу тебя в брюках.
Они знали друг друга уже давно, но он всегда видел ее одетой согласно неписаному правилу, которое действовало в отношении менеджеров-женщин в корпорации. Это была навязчивая идея старика: юбка чуть выше колена, блузки с закрытым воротом и чулки, обязательные даже летом.
Сейчас на Карен была надета черная футболка с низким вырезом, которая подчеркивала линии груди.
— Брюки — это социальное достижение, от которого я не собираюсь отказываться. Мы, женщины, в этой стране уже давно имеем право голосовать, знаешь?
Тревожный звоночек прозвенел в голове Хайме, и на минуту его мускулы напряглись. Об агрессивности Карен ходили слухи, и он сам много раз имел возможность видеть ее в действии.
Но она смотрела на него с теплой улыбкой на губах и с искорками смеха в глазах. Казалось, ее не интересовал спор о правах женщин.
— А твоя кухарка тоже голосует? — Хайме вернул ей улыбку.
— Нет. Она нелегальная иммигрантка.
— У нас не много встречается на юге Калифорнии иммигранток-блондинок с голубыми глазами и по фамилии Янсен. У меня в квартире ужасный беспорядок. Как ты думаешь, она приходила бы прибираться, если бы я ей предложил неплохие деньги?
Она не ответила и принялась за салат. Хайме испугался, что зашел слишком далеко, поддавшись дружелюбному взгляду голубых глаз и неожиданной женственности Карен. Ему нравилось быть в компании этой девушки вне работы, и он боялся испортить впечатление. Хайме решил помолчать и подождать ответа Карен. Он откусил кусочек от своего гамбургера.
Через две бесконечные минуты Карен прервала еду, оперлась локтями на стол и, слегка придвинувшись, посмотрела ему в глаза. Она не улыбалась, ее низкий вырез открывал запретные прелести. Наконец она заговорила:
— Джимми, на что ты намекаешь?
Хайме чуть не подавился гамбургером. Обдумывая ответ, он поражался, какая она красивая и напористая.
— Кэй, — ответил он, тоже называя ее уменьшительным именем. — Речь идет исключительно о сделке, ничего личного.
Хайме предпочел подождать развития событий. Они молча ели, иногда их взгляды встречались.
— Покушение сегодня, это было ужасно, правда? — заметил Хайме, чтобы заполнить паузу.
— Ужасно, — ответила она с болью в глазах. — Пожалуйста, не напоминай мне. Сейчас пятница, и мне хотелось бы забыть об этом на выходные.
— Ты часто сюда приходишь, Карен? — Он быстро сменил тему разговора в надежде вернуть ее улыбку.
— Честно говоря, нет, это довольно далеко от моего дома, но мне захотелось гамбургера, и я вспомнила об этом местечке.
— Откуда ты?
— Делю, Миннесота.
— А, я мог бы догадаться. Настоящая блондинка из Миннесоты, потомок северян и первая ученица своей школы. Спорю, что ты пламенная сторонница Демократической партии.
— Да — на первое предположение, да — на второе, а третье тебя не касается. Тебе известно, что в этой стране голосование тайное. А ты откуда?
— Я родился на Кубе, но почти всю жизнь провел здесь, на юге Калифорнии.
— Ах! Конечно! Я тоже могла бы это угадать! «Латинский любовник» с хорошим чувством ритма. Наверняка ты активный противник Кастро и всегда голосуешь за республиканцев.
— Да — на первое, а второе тебя тоже не касается. Тебе известно, что в этой стране мужчины имеют те же права, что и женщины.
Она посмотрела на него с улыбкой и снова вернулась к еде.
— Мы с тобой одинаковые, — нежно промурлыкала она через минуту.
Хайме не смог сдержать смешок.
— Ну, конечно! Ты сейчас ужинаешь с блондином с голубыми глазами, рожденным рядом с Северным полюсом и с такими же формами, как у тебя. — Он, не скрываясь, посмотрел на ее вырез.
— Мы с тобой одинаковые, — повторила Карен с почти кошачьей мягкостью. — Да, одинаковые, — теперь настаивала она в ответ на его молчание. — Мы — то меньшинство, которое достигло высоких карьерных постов, где мы в меньшинстве вдвойне. Сколько испаноязычных людей занимают пост вице-президента в корпорации? Никого, только ты. Сколько их во втором эшелоне, под твоим начальством? Никого, и пройдет еще много времени, прежде чем кто-то появится. — Карен сделала паузу и пристально на него посмотрела. — Сколько женщин на твоем уровне, Джим? Ни одной. А на моем — только шесть.
Хайме внимательно слушал, но ничего не отвечал.
— Великие идеалы семидесятых и восьмидесятых умирают в этой стране. Они убивают идею позитивного действия. Они ее разрушают. Возможно, если бы мы начинали сейчас, то никогда не достигли бы того, что имеем.
— В чем-то ты права, но преувеличиваешь, — заметил Хайме, доедая свой гамбургер. — В таких корпорациях, как наша, гораздо больше женщин и на более высоких уровнях.
— Очень мало, и часто они достигают их благодаря семейным связям. Я не преувеличиваю, Хайме. Нас держат там, потому что мы доказали свою профессиональную состоятельность. Но если бы пришлось начинать сейчас, мы бы не получили таких возможностей, как раньше. Поэтому ты и я — мы одинаковые, — закончила она. — Представители вымирающей группы топ-менеджеров больших корпораций.
— Кто бы мог подумать, что симпатичная блондинка, подсевшая за мой столик, — президент общества защиты рабочих меньшинств, — с иронией проговорил Хайме.
Карен натянуто улыбнулась в ответ.
— Спасибо за комплимент и за титул, но ты избегаешь этой темы, — продолжила она, наклонившись к нему через стол. Ее улыбка исчезла. — Скажи, Хайме, тебе это безразлично? Тебе кажется нормальным, что молодые люди из меньшинств не имеют теперь возможности продемонстрировать свои рабочие качества так, как в свое время сделал ты?
Хайме чувствовал себя неловко, в голове снова зазвучал тревожный звонок. Инстинктивно он откинулся на спинку стула, и тут же ему показалось забавным, что он пытается отдалиться от такой привлекательной женщины. С точки зрения инстинкта должно было быть наоборот. Или в данном случае половой инстинкт уступает перед инстинктом самосохранения? Без сомнения, Карен могла быть опасной.
— Может, ты в чем-то права, — ответил он серьезно, — но позволяешь эмоциям управлять тобой.
— Черт возьми! — воскликнула она. — Я не на работе, у меня свободное время, и поэтому я могу позволить себе роскошь поддаться эмоциям. — Ее глаза так сверкали, что Хайме испугался, что они его ослепят. — Скажи, тебе это все безразлично?
— Нет, Карен, — ответил он, — я иногда думаю о подобных вещах.
Ему снова стало неловко. Хайме не нравилось направление их разговора, он чувствовал себя неприятно из-за того, что должен был раскрывать свои самые потаенные мысли человеку, с которым почти не общался раньше.
