Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
В сыскной полиции, как только закончились формальности передачи с рук на руки, Проспер на все предложенные ему необходимые вопросы отвечал свысока, с некоторой долей презрения. А когда ему предложено было вывернуть свои карманы и уже приблизились, чтобы обыскать и его самого, негодование засветилось в его глазах, и холодная слеза скатилась у него из глаз, но тут же и засохла на пылавшей щеке; виден был только один ее блеск. И, подняв кверху руки, он не шелохнулся, когда грубые сержанты с головы до ног стали обшаривать его, в надежде найти под его платьем что-нибудь подозрительное.
Обыск, быть может, зашел бы еще дальше и был бы еще более унизительным, если бы не вмешался один господин средних лет, благородной осанки, который в это время сидел у камина и держал себя так, точно у себя дома.
При виде Проспера в сопровождении полицейских он сделал жест удивления и, по-видимому, был очень этим заинтересован. Он встал, подошел к нему, хотел было ему что-то сказать, но раздумал.
В своем возбуждении кассир и не заметил взгляд этого господина, устремленный на него в упор. Кажется, они где-то встречались?
Этот господин был не кто иной, как знаменитый начальник сыскной полиции господин Лекок.
В ту самую минуту, как агенты покончили уже с обшариванием платья Проспера и готовились стащить с него и сапоги, Лекок сделал им знак и сказал:
— Довольно!
Они повиновались. Все формальности были теперь покончены, и несчастного кассира отвели в узкую камеру; окованная дверь с болтами и решетками заперлась за ним, и он остался один. Он глубоко вздохнул. Теперь, когда он знал, что он один, все его самообладание уступило вдруг место потокам слез, маска бесчувствия ко всему слетела с его лица. Его негодование, сдерживаемое им столько времени, вспыхнуло в нем с тою яростью, с какою вспыхивает пожар, долгое время горящий внутри дома и потом прорывающийся из него наружу. Он неистовствовал, кричал, говорил проклятия и богохульствовал. В припадке дикого безумия он колотил кулаками в стены тюрьмы, от того бессильного безумия, которое овладевает оленем, когда он вдруг видит себя в плену.
Это был уже совсем не тот Проспер, каким он был всегда. Гордый и корректный, он, как оказалось, имел огненный темперамент, и пылкие страсти были ему не чужды.
Когда вечером служитель принес ему поесть, он нашел его лежащим на постели, зарывшим голову в подушку и горько рыдающим. В одиночном заключении он ничего не мог есть. Непреодолимая слабость овладела всем его существом, все его самообладание расплылось в каком-то мрачном тумане.
Пришла ночь, длинная, ужасная, и в первый раз в жизни ему пришлось определять время по мерным шагам часовых. Он страдал.
Под утро он заснул, и, когда светило уже солнце, он еще спал. Вдруг в камере раздался голос тюремщика:
— Пожалуйте на следствие!
Он вскочил..
— Я к вашим услугам, — отвечал он, не стараясь даже приводить в порядок свой туалет.
По дороге тюремщик сказал ему:
— А вам повезло: вам назначили хорошего господина.
Проспера провели по длинному коридору, прошли с ним через какую-то залу, полную жандармов, по какой-то потайной лестнице свели его вниз и повели затем куда-то вверх по узкой, нескончаемой лестнице. Потом они вышли на длинную, узкую галерею, на которую выходило множество дверей с номерами.
Тюремщик, сопровождавший несчастного кассира, остановился перед одной из этих дверей.
— Мы пришли, — сказал он Просперу, — здесь должна решиться ваша судьба.
При этих словах, сказанных не без сострадания, Проспер задрожал.
И было от чего: здесь, за этой дверью, находился человек, который устроит ему допрос, и, судя по тому, что Проспер ему ответит, он будет отпущен на свободу или же вчерашний приказ об аресте обратится для него в приказ о предании его суду.
Но, призвав на помощь все свое самообладание, он взялся уже за ручку двери, как сопровождавший его тюремщик остановил его.
— Подождите еще! — сказал он. — Входить нельзя. Садитесь. Когда настанет ваша очередь, вас позовут.
Кассир сел, и тюремщик поместился рядом с ним. Нельзя было себе представить ничего более ужасного, более жалкого, чем эта мрачная галерея подследственных дел. С одного конца до другого вдоль стены тянулась громадная дубовая скамья, потемневшая от ежедневного употребления. Невольно приходило на ум, что на этой скамье в течение десятков лет пересидело множество подсудимых, убийц и воров, со всего Сенского департамента. Каким-то роковым образом, точно грязь в водосточной трубе, преступление изо дня в день протекало по этой ужасной галерее, которая одним концом вела в камеру предания суду, а другим — на площадку эшафота. Как выразился о ней один первый министр, эта галерея представляла собою большую государственную прачечную, для всей грязи Парижа.
В галерее было оживленно. Скамья была почти вся занята. Сбоку Проспера, касаясь его своими лохмотьями, сидел какой-то оборванец.
Перед каждой дверью толпились свидетели и разговаривали низкими голосами. То и дело входили и выходили жандармы, громко стуча каблуками по плитам пола, вводя и выводя арестантов.
При виде всего этого, в соприкосновении с этой грязью в этой душной атмосфере, полной странных испарений, кассир почувствовал, что сознание оставляет его, как вдруг раздался голос:
— Проспер Бертоми!
Несчастный собрался с силами и, не зная как, вошел в кабинет судебного следователя.
— Садитесь! — сказал ему судебный следователь Партижан. — Внимание, Сиго! — И сделал знак своему секретарю. — Как вас зовут? — обратился он снова к Просперу.
— Огюст-Проспер Бертоми, — отвечал тот.
— Сколько вам лет?
— Пятого мая исполнилось тридцать.
— Чем занимаетесь?
— Кассир банкирского дома Андре Фовель.
— Где вы живете?
— Улица Шанталь, тридцать девять. Уже четыре года. Раньше я жил на бульваре Батиньоль в доме номер семь.
— Где родились?
— В Бокере.
— Живы ваши родители?
— Мать умерла два года тому назад, а отец жив.
— Он в Париже?
— Нет, он живет в Бокере вместе с моей сестрой, которая там замужем за одним из инженеров Южного канала.
— Чем занимается ваш отец?
— Он был смотрителем мостов и дорог, служил также в Южном канале, как и мой зять. Теперь он в отставке.
— Вас обвиняют в похищении трехсот пятидесяти тысяч франков у вашего патрона. Что вы имеете на это сказать?
— Я невиновен, клянусь вам в этом!
— Я очень желаю этого для вас, и вы можете рассчитывать на то, что я всеми силами постараюсь выяснить вашу невиновность. Тем не менее какие факты можете вы привести в свое оправдание, какие доказательства?
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
