Я соединяю воображаемыми линиями веснушки на ее лице, чтобы получались картинки, такие новообразованные созвездия. Если очень постараться, то можно нарисовать сердце.
Лицо у нее овальное.
Глаза ее иногда бывают как майское небо в субботний день, а иногда они такого же цвета, как льдина с белым медведем.
Она красива, как маленькая сестренка.
Но вернемся к монахам. Я не уверен, что поджег бы себя ради какой бы то ни было цели, и иногда меня беспокоит, что я не верю во что-нибудь настолько, чтобы теперь, когда мне не надо больше заботиться о маме, внести значительный вклад в общее мировое дело.
Иногда мне хочется, чтобы у меня была цель и были чувства, какие Вы, наверное, испытываете в отношении возвращения далай-ламы в Тибет, но мои чувства никогда не достигали такой интенсивности.
До сих пор я обычно был удовлетворен, проводя время с мамой, и она тоже говорила, что проводить время вместе со мной – это замечательно.
Она говорила, что я ей нужен, и мне было приятно, что я нужен.
Она никогда не давала мне понять, что я должен делать что-то еще в жизни – например, зарабатывать деньги или пить пиво с друзьями в баре, – и иногда я беспокоюсь, не было ли ее нетребовательное отношение ко мне ошибкой, особенно при воспитании сына, растущего без отца.
Теперь, когда мамы больше нет с нами, я думаю, не пора ли мне найти что-нибудь, что вызывало бы у меня сильные чувства. Прежде, чем мне исполнится сорок лет. Я хотел бы выпить пива с другом в баре – хотя бы раз.
Мне хотелось бы сводить Библиодевушку в какое-нибудь приятное место, может быть к дамбе за Музеем искусств – там можно слушать, как течет река.
Венди говорит, что «следующая фаза моей жизни», возможно, будет лучшей. Хочется верить ей, но она ведь всего лишь молодая девушка, которая пока не так уж много испытала в жизни. Она мне нравится, но я не считаю ее своим «доверенным лицом».
Вы мое «доверенное лицо».
Я хотел бы выпить пива с Вами в баре, Ричард Гир.
Что Вы об этом думаете?
Я с радостью прислушался бы к Вашему совету.
Как по-Вашему, должен я испытывать сильные чувства по отношению к чему-нибудь?
Должен признаться, чем больше информации я собираю в интернете, тем больше я симпатизирую Вашему делу, Ричард Гир.
Далай-лама, по-моему, необыкновенно симпатичный человек. Я читал о нем и о его философии. Он говорит, что мы должны перебороть наше чувство своего «я».
Далай-лама говорит: «Мы должны понять, что страдания одного человека или одной нации – это страдания всего человечества. А счастье одного человека или нации – счастье всего человечества».
В книге далай-ламы «Глубокий ум» Вы пишете в послесловии, что наша жизнь похожа на луч света из кинопроектора, освещающий экран, который сам по себе пуст. Мне это очень понравилось. Это хорошо, это прекрасно.
Это правда?
Мне надо почитать еще о буддизме.
А в отношении того, чтобы испытывать чувства, мне, наверное, лучше начать с чего-нибудь не столь значительного, как противоборство с Китаем.
Я даже не могу заговорить с Библиодевушкой, хотя втайне пытаюсь сделать это вот уже несколько лет. У меня нет такого преимущества, как у Вас, я не так красив. Ростом я шесть футов три дюйма, у меня слишком много волос на руках и в ушах, а на голове слишком мало. К тому же я уверен, что мой нос несимметричен. Никто никогда не говорил мне это и не смеялся над этим, но зеркала не врут.
Иногда я в уме посылаю Библиодевушке сообщения, но она, по-видимому, не умеет читать мысли на расстоянии. Увы, я, похоже, тоже не телепат.
Буду благодарен за любой совет, какой Вы можете предложить.
Ваш преданный поклонник Бартоломью Нейл 4
В конце концов мне придется забраться внутрь отца Макнами и проверить, все ли там на месте
Дорогой мистер Гир!
В прошлую субботу отец Макнами был явно не в себе.
Сначала он объявил, что отслужит мессу за упокой души моей мамы, хотя я не заказывал ее, не заполнял соответствующего бланка и не сделал необходимого пожертвования. И что еще более странно: он ведь уже отслужил по ней заупокойную службу на предыдущей неделе. Вы, как буддист, может быть, не знаете, но посвящать две службы подряд одному лицу не принято.
После этого отец Макнами настоял на том, чтобы зажечь кадильницу с благовониями, как делают только на похоронах, на Пасху или на Рождество. Это очень огорчило других священников, которые пытались остановить его, положив руку ему на плечо и горячо шепча ему что-то, но им не удалось его переубедить. Другие священники перестали горячо шептать только после того, как в результате борьбы отца Макнами с ними шар кадильницы с благовониями вырвался из его рук, как камень из рогатки, и полетел к окну с витражным стеклом. Все так и ахнули, но, к счастью, гравитация победила, и кадильница ударилась о каменную стену, выпустив целое облако благовоний. Алтарные мальчики кинулись разгонять облако и наводить порядок.
А отец Макнами даже не обратил внимания на произошедшее.
В нормальной обстановке он отпустил бы какую-нибудь шутку – может быть, о Давиде и Голиафе, – он бывает очень остроумным и пользуется популярностью. На лотереи, которые отец Макнами проводит с большим вдохновением, стекаются сотни старушек; он часто собирает деньги на какое-нибудь достойное дело своими выступлениями, представляющими собой смесь проповеди и фарса. Однако на этот раз он никак не успокоил испуганную конгрегацию, и в воздухе церкви Святого Габриэля физически ощущалось напряжение.
Что-то было не так.
Все это чувствовали.
Другие священники обменивались взглядами.
Но месса продолжалась, и постепенно все втянулись в привычный субботний ритуал, пока дело не дошло до проповеди.
Отец Макнами занял место за кафедрой, крепко схватился за нее руками, нагнул голову и, наклонившись вперед, уставился на нас, не говоря ни слова.
Так продолжалось, наверное, целую минуту, и это напугало людей даже больше, чем инцидент с кадильницей.
– Мммммммммм, – наконец сказал или, точнее, простонал он.
Этот звук, казалось, долго назревал в нем наподобие какого-то чудовищного пузыря, ожидавшего подходящего момента, чтобы вырваться наружу и лопнуть.
Затем отец Макнами принялся хохотать, пока слезы не заструились по его лицу.
Перестав хохотать, он содрал с себя сутану и, оказавшись перед нами в нижней рубашке и брюках, произнес:
– Я отрекаюсь от обета! В этот самый момент я складываю с себя сан!
Все только рты разинули.
