Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
Именно это я и постараюсь сделать на страницах книги. Я не ставил целью написать научный труд об исторической трансформации двух городов или в деталях сравнить пути их развития: для этого потребовалось бы поместить читателя в некую третью точку, равно отделенную от обоих полюсов, чтобы объективно оценить их сходство и различия. Нам также пришлось бы, затормозив бег времени, вырвать из него отдельные мгновения, а потом сравнивать застывшие «снимки». Нам пришлось бы утвердить ряд устойчивых терминов для четкого определения всех явлений, которые мы собираемся сравнивать: от «кладбища» до собственно «города». Мы должны были бы выбрать точки отсчета, определить направления взаимного влияния и так далее. Даже если бы мы набрали достаточно доказательств того, что определенный атрибут лондонской истории был заимствован из Парижа, за это открытие мы заплатили бы высокую цену: нам пришлось бы определить понятия «парижский», «урбанистический» и т. д.
В этой книге в духе histoire croisée (перекрестной истории) основное внимание уделяется процессам взаимопроникновения культур и культурного обмена и город рассматривается как бесконечный перекресток дорог, ведущих в разные стороны. При этом я признаю, что многие используемые термины являются артефактами описываемого здесь процесса. Цель данного дискурса — не сражение и не выбор победителя; я не собираесь решать, возникло ли то или иное историческое явление изначально в Париже или в Лондоне. Конечно, можно было бы превратить историю двух городов в подобие игры в большой теннис через Ла-Манш: один город подает, а другой отбивает, и так далее. В теннисе подачу можно отбить, принять, или просто проигнорировать, испортив тем самым всю игру, однако в этой книге исторические пересечения столь сложны, запутаны и рефлексивны, что такое сравнение вряд ли поможет. Ведь в нашем случае они представляют собой нечто гораздо большее, чем просто обмен ударами. Париж не стал больше походить на Лондон, а Лондон — на Париж в результате культурных пересечений; но оба города превратились в великие космополитические мегаполисы, которые мы знаем и любим сейчас, подарив друг другу новые идеи, новые виды деятельности и новое представление о самом понятии «город».
Бульвар в Мэрилебоне
Летний вечер в «саду развлечений» в Мэрилебоне, 1776 г.
Были и менее утомительные способы добраться до Парижа, чем вытрясти из себя всю душу на ухабах в дилижансе, а затем — на морских волнах по дороге из Дувра в Кале.
Летом 1774 года устроители «сада развлечений» в районе Мэрилебон [рис. 5] напечатали и расклеили объявления, уведомлявшие публику, что всего за один пенни в их садах можно ощутить прелесть «парижских бульваров». Предыстория этого места для увеселений такова: в 1738 году владелец таверны «Нормандская роза» Даниэл Гаф расширил территорию своего заведения, присовокупив к ней «сад развлечений» — засаженную травой площадку для игры в шары. За вход в «сад» Гаф брал шиллинг: здесь, помимо еды и алкогольных напитков, гостям предлагалось послушать «концерты, увертюры и арии» в исполнении профессиональных музыкантов. Заведение находилось на Мэрилебон-Хай-стрит и занимало около восьми акров; сейчас на этом месте расположены улицы Девоншир-стрит и Уэймут-стрит. Хотя и не такой обширный по территории, и не такой модный, как «Воксхолл-Гарденз»[16], раскинувшийся в южной части Лондона, «сад развлечений» в Мэрилебоне тоже предлагал лондонцам прогуляться по тенистым, обсаженным деревьями аллеям, отдохнуть в просторной, уютной гостиной и потанцевать в «Большом зале». Как и Воксхолл, он находился на окраине города; правда, проложенная в 1757 году на север новая магистраль Мэрилебон-роуд фактически отрезала его от полей, ранее предоставлявших посетителям приятные для глаз пейзажи.
Рис. 5. Вид на Мэрилебонский сад. Джон Доноуэлл. 1761 г.
Собственно «парижские бульвары» состояли из ряда открытых киосков, имитировавших торговую улицу в Париже, и назывались — по ассоциации с общиной французских гугенотов, чья церковь (Св. Мэрилебон) возвышалась рядом с «садом» — мэрилебонскими. По отзывам газет, экстравагантная роскошь «сада развлечений» пользовалась у горожан заслуженной популярностью: «попытка представить на наш суд копию этого оживленного уголка торговли удалась вполне и по праву заслуживает полученные на ее счет аплодисменты». Изначально к наружной стене гостиной таверны было пристроено несколько небольших отдельных кабинетов, в которых гости заведения могли выпить и закусить, наблюдая за гуляющими. Эти кабинеты переделали в подобие магазинчиков, которыми, по общему мнению, пестрели парижские бульвары, а нанятые актеры играли роль владельцев магазинов и продавцов. «Парижские магазины» были представлены музыкальным салоном «Каприз», мастерской белошвейки «Блондинка», магазином игрушек «Топ-шоп», парикмахерской «Tête» и так далее.
Правда, вначале актеры играли «без огонька» — до тех пор, пока начальство не решило поднять им настроение при помощи спиртного.
Помимо того что в названиях магазинов были использованы французские слова (например, парикмахерская называлась «Tête» — «Голова»), их выбор был явно продиктован общепризнанным мнением, что Париж — столица «игрушек» в «лондонском» смысле этого слова: игрушками в то время называли любые безделушки, не имевшие практического применения и ценные лишь внешним видом. В одном киоске на пустую стойку положили лишь два воздушных змея — возможно, просто в шутку, поскольку запуск воздушных змеев тоже ассоциировался у англичан с глупыми и бесполезными «французскими» занятиями. Париж изобретал свои «французские штучки» быстрее, чем мог придумать им названия, что привело к появлению английского слова kickshaw (от французского quelque chose, «кое-что»), означавшего пустячок, легкомысленную безделушку. Французское слово nouveauté (новинка), вошедшее в обиход в девятнадцатом веке, еще лучше передало суть «штучки», ценность которой состоит лишь в ее необычности и новизне.
Гостиную в Мэрилебоне освещали люстры с разноцветными абажурами: один уголок был обставлен мебелью à la «английское кафе» в Париже. Однако «мадам», игравшая роль хозяйки заведения, подверглась критике со стороны публики за отсутствие должной живости в общении. По словам газетных журналистов «даже квакер мог бы поклясться[17], что она никогда в жизни не видела Кале». В течение следующих недель устроители дополняли «шоу парижских бульваров» все более «достоверными» деталями. Гостям представили другой Париж: Бульвар дю Тампль, входившие в моду улицы Сент-Оноре и Елисейские Поля — с их прямыми, как стрела, перспективами, широкими мостовыми, новомодными магазинчиками, кафе и другими местами отдыха. По свидетельству очевидцев, один французский джентльмен подтвердил сходство декораций с оригиналом, воскликнув при виде макета родного города: «Мой бог! Я дома!». Правда, он тотчас же добавил: «Впрочем, мне это показалось лишь на первый взгляд — все выглядит немного не так, как дома». Для Мерсье, Рутлиджа и других просвещенных литераторов 1780-х годов, идеальным городом представлялся некий гибрид Лондона и Парижа, а возможно, и некий гипотетический мегаполис, несший в себе черты и того, и другого. И по мере того, как путешественники все чаще курсировали от одного города к другому, два города, изначально выступавшие ярыми соперниками, постепенно начали сливаться в один как в реальности, так и в печатных изданиях, и даже в умах горожан. Мерсье в своих «Параллелях» жонглирует названиями городов так стремительно, что читателю приходится лишь задаваться вопросом: а что же такое есть на самом деле «Лондон» и «Париж»? Точки на карте? Дворцовые ансамбли? Или общность людей, объединных историей и культурой?
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
