Книга Таун Даун - Владимир Лорченков

Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49

…В парке у Ботанического сада объезжаем огромную яму, свежевырытую. В ней колышется людское море. Тысячи людей стоят раздетыми. Над ними – десятки фигур с пулеметами и одна – с диктофоном. Объявляет. Педики, черножопые и инвалиды. Вы ели наше мясо, пили нашу кровь. Теперь настало наше время. По divérsité montréalaise[28] – пали! Вспышки, грохот. Жалобный вой коллективной мясной гусеницы, которую давят сейчас где-то там, на уровне корней… Постепенно масса – разнообразная из-за цвета кожи жертв – становится однородной. Кровь и земля окрашивают всех в один тон… Хрипят жертвы. Соскакивают в ров вчерашние униженные и оскорбленные, с примкнутыми к ружьям штыками. Ружья взяли в музее истории Монреаля. Почистили, обновили. У нашего мужика руки золотые. Не то что местные кретины… Мужик из бывшего СССР сделает что хочешь из чего хочешь! Дима, что за рулем, рассказывает мне, как из куска проволоки, старой стеклянной бутылки из-под кефира и спичечного коробка смастерил стартер для своих «Жигулей». А когда тачка развалилась от старости, он из всего этого произвел машину времени! Да, не очень большого диапазона. Всего на три дня вперед и три дня назад забрасывала. Скажем, портативная машина времени короткого действия. Есть же континентальные ракеты на близкую дистанцию, я что, в новостях не слышал? Так и он, Дима… Короче, машина работала исправно, пока как-то не отключили свет и не произошло короткое замыкание. Бутылка воспламенилась и лопнула, проволока расплавилась, а коробок сгорел. Все, конец истории. Вот и второй адрес. Останавливаемся у винтовой металлической лестницы. На такие красиво ложится снег в фильмах про Нью-Йорк и Рождество. И на таких ломаются ноги и спины, потому что угол слишком крутой для переноски вещей. Но ради приезжих никто новые строить не будет. Дима уже подустал, подзаткнулся. Так по второму адресу всегда. Силы иссякают. Молча носит вещи часа четыре. Несколько раз – с холодильником, буфетом и сушилкой для белья, – застреваем. Один раз подворачиваю ногу и полчаса лежу под шкафом, гадая, сломал или нет. Повезло! Всего лишь вывих! Пополз к грузовику, чтобы там разуться и осмотреть ногу, пока Дима хозяину зубы заговаривает. Ведь пока второй грузчик не работает, платят только за одного. Значит, и зарплата меньше! Никогда… никогда клиент не должен видеть грузчика не работающим… В грузовике скидываю ботинок со стальным носком и щупаю лодыжку. По толщине примерно с колено. Снизу раздается слабый писк. Черт, пассажиры! Быстро раскапываю гору одеял, протискиваюсь в лазы между досками, коробками, мешками. Слава богу, маленький дауненок еще дышит, хоть и посинел. А Дима в обмороке! Даю пару пощечин… привожу в себя… Заворачиваю щенка в одеяльце, так чтобы голова торчала и доступ к воздуху появился. Растираю ногу, еле встаю. Возвращаюсь на лестницу. Уже темнеет, и в окнах домов зажигается свет. Одно окно – прямо надо мной, горит звездой в ночном небе. Падает отсвет на ржавую металлическую дощечку – что на дереве – с названием улицы. La rue de Bethléem[29].

* * *

С чего началась вся эта история с Армией Освобождения Квебека от Английских Оккупантов? Да как обычно! Я выпил лишнего и разболтался. Почему, кстати, в этот раз – Армия Освобождения Квебека от Английских Оккупантов, а не Тайный Фронт Военного Крыла Организации по Борьбе за Независимость Квебека? А просто каждый раз название у нас – разное! Так решили поступать в целях конспирации. Если аббревиатура всякий раз разная, сказал я своим франкоканадским сепаратистам, то и спецслужбам труднее выйти на нас. Мирные монреальцы, которые ружье только в музее видели – и то деревянную модель его на шкурке бобра в разделе «Меновая торговля», – от восторга дышать не смели. Смотрели на меня, как на божество. Идол конспирации, наш Владимир! Но вернусь к истокам… Началось все с интервью с журналистом «Радио Канада». Обладатель лица, будто из доски выструганного. Он, видите ли, когда-то побывал в Советском Союзе. В далеких 70-х годах! И навсегда полюбил странную атмосферу этого места. Наверняка подпольную литературу ввозил и вывозил. В Союз – всякую порнографию. Анна и Серж Голон, «Греческая смоковница», которую совки отсмаковали с ног до головы, вылизали, как кошка – котят… Что там еще? Порнографические фильмы с участием Брюса Ли… Кассеты с ними потом крутили во всех подпольных кинотеатрах СССР. Из Союза он вывозил тоже порнографию. Солженицын, Лихачев, Довлатов, еще чушь какую-то. Все пожухлое, старое, увядшее. Как волосня на лобке старой проститутки. Пожелтевшие листья советского салата. Потом он приехал в Союз во время крушения страны. За каким-то чертом попал в Молдавию. Его поразило возродившееся национальное самосознание! Как здорово! Люди скакали на площадях, забрасывали милицию камнями, кричали, что хотят свободы и демократии. Вот настоящая воля к свободе! Не то что квебекские сепаратисты эти тупорылые – подонки и недоноски. Только и думают, как родину продать да Канаду развалить. Сам он англоговорящий… Так о чем это он? Ах да. Молдавия. Третий раз он приехал туда после 2000-го. Оказался вновь поражен, на этот раз – уровнем бедности, качеством оказанных услуг в ресторанах. В суп харкнули! В гостинице не топили! Задницу отморозил, будто на Крайнем Севере ночевал. Но навсегда сохранил в своем сердце воспомина… Я молчал да кофе потягивал, – конечно, платил я, всегда за них плачу я… – и смотрел, как он ртом шевелит. Бескровные губы… Как бледные гусеницы, что решили друг с другом потрахаться. Если, конечно, гусеницы трахаются. Ну, в его-то случае и на его лице – непременно. Джон Тиболти, RBC Canada… Псевдожурналист. Конечно, никаким журналистом он не был. На лице у него печать стояла. Органы. Никаких сомнений, что дурачок подвизался в секретных службах. На полулегальном положении сотрудничал. Сколько я таких «журналистов» в Молдавии навидался! И у каждого – выправка, как будто из Форт-Нокса только сегодня выпустили. Но что поделать. Совок рухнул, и все эти шпионы – куда-то же им надо деваться – и в самом деле переквалифицировались в журналистов, под легендой которых занимались когда-то разведкой. Прием, прием, Оттава. Лондон, как слышно. Резидент в Париже, сообщите… Так или иначе, а он позвал меня в самое их логово, центральный офис «Радио Канады». Желал побеседовать относительно моей книги, которая ему случайно попалась на глаза… Всколыхнула волны приятных воспоминаний. Целый тайфун! Но манеры у него остались из прошлого. Он не разговаривал, а допрашивал. Мне все казалось, что сейчас засветит: сначала лампой в лицо, потом кулаком в ухо. Костлявый, крупный. Такой наверняка допрашивать в самом деле не гнушался. Допрос с пристрастием. Расскажи, Владимир, как ты оказался на островке свободы и процветания? Правда же, в Канаде очень хорошо? Ты тоже ностальгируешь по Советскому Союзу? А вот, скажем, Путин… Путин, Путин. Все они только и делают, что про него расспрашивают. Можно подумать, я в Кремле грузчиком работаю. Я остался на высоте. Признался, что с Путиным лично не знаком, но в переписке с ним состою. Это каким таким образом, оживился собеседник. Понимаете, я тут познакомился с одним толстячком… Местный миллионер… Мишель Брюбль… И он, видите ли, решил написать письмо Путину. Так, мол, и так, Влад, франкоговорящих канадцев все обижают. Хотим независимости, хотим дружественной помощи Кремля… Само собой, письмо написано по-французски. Брюбль хвастается всем, что говорит по-русски, но это не больше чем раздутое эго. Оно надуто через задницу, как лягушка через соломинку. Все, что может сказать Брюбль по-русски: babuchka, deduchka, matreshka, davai ebatsea. На этом богатейший словарный запас миллионера-русофила – как он представляется в клубах знакомств русскоязычным блядям, – заканчивается. Текст письма Путину пришлось переводить, и сделал это я. Смеюсь, вспомнив, как Брюбль, пожавшись, отвалил мне за это целую «двадцатку». После я отослал письмо в какое-то информационное агентство на Урале. Провинциальная шарашка, но со словом «Российские новости» в названии. За это получил еще «двадцатку». Ну а что Путин? А он ответил! Письмо прислал… Невероятно! Видно, что радийщику хотелось поговорить об этом, но приличия ради пришлось обсуждать мой роман. Роман… Что они все к нему так прицепились, я не знаю. Отшучивался, говорил, что не помню, как и зачем его написал. Собственно, так есть. Но никто не верит. О литературе говорили ровно пять минут. Вокруг шныряли педики с ласковыми беспокойными глазенками – офис «Радио Канады» как раз в их логове, посреди района их… Маслянисто блестела поверхность кофе. Я знал, что это обманка. Кофе я купил тощий, без сливок. Так что я цедил черную горечь с миндальным привкусом без страха пополнеть. Да с такой работой и не потолстеешь… После Путина и дежурных вопросов пришел черед Молдавии. Само собой, я обязан быть специалистом по Молдавии. Европейский вектор или ориентация на Евразию? Каковы, на мой взгляд, главные статьи экспорта-импорта в свете импортозамещения в товарообороте между?.. Наконец, как там Китай, новая сверхсила? Есть шансы у очередного мирового гегемона закрепиться в Молдавии? От обилия бреда голова опухла. Почувствовал себя приглашенным гостем программы молдавского телевидения. «Молдавия как средоточие интереса мировых держав». Но если человек просит, я всегда даю. Щедрый, как Генри Миллер. Рассказываю о схватке мировых держав на территории Молдавии. Именно так. Не в Молдавии, а «на территории». Звучит солиднее, для докладов особенно. Что там еще? Политические пристрастия населения… На мой взгляд… Предполагаю дальнейшее усиление влияния геополитических сил, выступающих за ориентацию… В общем, тоже целый доклад сочинил. Думаю, в доклад он это все и оформил. Получил свои пятьдесят долларов в час – а если работает давно, то и все семьдесят, – сдал в бюро по Восточной Европе… А как побочный продукт еще и передача вышла. Про то, как жители маленькой Молдавии мечтают попасть в Евросоюз, что так талантливо описал в своем романе Владимир Лор… Переврали все. Но и на том спасибо. Потом словно ком с горы покатился. Пригласили в редакцию газеты «La Presse». Там народ попался поинтеллигентнее. Не служивые… Интервьюер, Марио, родом из Италии, интересовался построением сюжета. Но и без экзотики не обошлось. Как обычно, меня понесло. Стал изображать из себя империалиста, шовиниста, державника. Пообещал, что всех расстреляем, когда танки РСФСР войдут на Северный Полюс. Только МакКинерни оставим. Остальных – мечом и огнем… Развернул невидимое полотно десятой краснознаменной дивизии. Наплел, что в Молдавии стал капитаном запаса. В возрасте тринадцати лет сбежал из родного города в пылающее Приднестровье, чтобы подносить снаряды военным. Каким? А не помню! Мы, русские, жестокий и злой народ. Нам лишь бы воевать, а с кем, зачем и почему – неважно. В Приднестровье меня ранили четырежды, – показываю колено, на которое неудачно приземлился пару лет назад из-за литра коньяка… помню, опухло, гноилось, пришлось резать… – есть и доказательства… Короче, все непросто! В Молдавии жизнь соседствует со смертью, и наоборот. Конечно, прямо я ничего не говорил. Но достаточно ясно намекал. Так, мол, и так, в Молдавии едва избежал ареста, чудом ускользнул из страны. Уже стояли под дверью люди в масках и с автоматами… Смешно, но это правда. Стояли! Но в то же время все было так по-другому… Но этим – зажранным канадским идиотам – не объяснить ничего. Не смогут они понять, что целый батальон ОМОНа присылают только потому, что твоя книга в библиотеке у человека стояла. А она и стояла. Вернее, лежала. Точнее, светилась. XXI век, книги теперь электронные! На рабочем столе компьютера еще одного неудачливого шпиона из Москвы, Багирова, была моя книга. Он ее читал. А в свободное от чтения время занимался в Молдавии политтехнологиями, немножко журналистикой, немножко шпионажем… У кого-то взял денег, кому-то не отдал… Все – плохо, все – через одно место… Брат-близнец дуболома с «Радио Канада», короче. Его арестовали, обыскали… Послали группы захвата ко всем, чьи фамилии нашлись в компьютере незадачливого разведчика. А поскольку бедняга любил читать, боевые группы высылали к гражданам Толстому, Стейнбеку, Уэльбеку, Лоринкову… Я оказался единственный, чей адрес нашелся в телефонной книге Кишинева. Et voilà c’est comme ça je suis devenu l’ennemi de mon pays[30]. Но это все настолько абсурдно… не объяснишь. Поэтому я приукрасил, облагородил. Превратил жизнь в литературу, в общем. Намекнул, что в Молдавии меня «преследовали за дело». Поставки оружия. Комитет освобождения и присоединения к… А к кому? Надо подумать? Раз сам-то я русский, пускай будет Россия. К тому же на Украине люди уже друг за другом с дубинками с ржавыми гвоздями гонялись. Забивали врагам в голову железные костыли. Сепаратизм, все такое… В общем, хоть я ни слова конкретно не сказал, но рисунок в общих чертах изобразил. Это как игра «сапер». Не трогая мину, зарытую в песке, очищаешь все вокруг и видишь очертания искомого предмета… Так и у нас с Марио получилось. Он пришел в восторг. Хохотал, с восхищением смотрел на меня, салат дожевывал. Шел мой второй месяц в Монреале. Я пил кофе, снова кофе и слегка сгибался из-за боли в желудке. Чтобы скрыть неловкую паузу, когда Марио снова примется жевать – я провел в иммиграции недостаточно много времени для того, чтобы перестать стесняться, поэтому отказался от угощения, – снова начал витийствовать. Запретили въезд в Молдавию… Три покушения во время работы в СМИ… Такие пироги. Кстати, пироги здесь отличные, Владимир. Угощайся! Отказываюсь снова, кофе все равно уже напился так, что во рту горечь сутки-двое не перебьешь. Пища моя стала золой, а вода – ватой. И иссякли меды в сотах моих. Марио ковырялся в диктофоне, я смотрел на этот предмет, как человек после уникальной ампутации – оторванные и пришитые руки – на свои пальцы. Все такое… чужое, далекое. Словно и не работал я никогда с такими штуками. А я и не работал! Всегда выключал диктофон. А интервью? А после придумывал! Вкладывал в собеседниковы уста гениальные мысли. Все они на бумаге выглядели в сто раз умнее и остроумнее, чем на самом деле. Так я в писатели и скатился. Сейчас пытаюсь писать честно, как все было. Но это ведь и не роман… не внятная история с сюжетом… Просто записки для себя. Я давно уже не писатель. И не был никогда! Играл в него. Убедительно, да. Наверное, следовало идти в театр. Нет у меня никакого внутреннего заполнения, я просто проводник, русло. Даю бежать по себе водам, водам жизни, водам любви. Несутся, бушуя, а иногда стоят, как лужа. Нет меня, нет… Но желудку-то этого не объяснишь. Хочет есть, ноет. Ноги под столом натыкались на сумку. Взял с собой сменную одежду, чтобы после интервью сразу ехать на заказ. Впереди маячили «шесть с половиной»… стало быть, шесть комнат, кухня и ванная комната. Стиральная машина, сушилка, холодильник, плита… Шкаф, диван, стеклянный столик… Телевизор, двадцать пять коробок… Их, конечно, окажется сто двадцать пять. Но клиенты – арабы, а они не умеют считать. Или делают вид, что не умеют. А, что?! Марио терпеливо повторяет вопрос. Как мне разнообразие Монреаля? Его богатство в культурном плане? Невероятно, отвечаю. Не-ве-ро-ят-но. Черные, например, редко когда на чай дадут. Но если уж дадут, то дадут. Они как «блатные» в России. Или обманут, или пыль в глаза пустят. Китайцы вообще не дают на чай, что при их сильных чайных традициях довольно странно. Арабы вечно следят за тем, как работаешь, подгоняют… а потом стараются откупиться какими-то копейками. «Кваки» – жадные до умопомрачения… Латиносы дают всегда, но мало… Короче, низкое, очень низкое качество человеческого материала… Что ты сказал, Владимир? Повтори-ка? Говорю, что невероятное разнообразие Монреаля производит на меня сильнейшее впечатление. От волнения аж заговариваться начал. А как у меня со знакомствами? Нужно устанавливать социальные связи, это весьма важно для иммигрантов, советует Марио. Ну что же. Начинаю с него, спрашиваю, не знает ли кого-то, кто может работу предло… Конец интервью! Марио вскакивает, убегает. На письма не отвечает, просто извещает о получении фотографии. Я специально снимок без бороды послал, чтобы кто-то из клиентов не узнал. Не удивил меня коллега, в общем. Все они при слове «работа» растворяются, как улыбка Чеширского кота. Но хотя бы статью отличную написал! По тексту получалось, что я – такая помесь Грэма Грина, Эрнеста Хэмингуэя и Даниеля Дефо. Путешественник, шпион, заговорщик, талантливый человек… Мимо по всем пунктам! Но что поделать, слава никогда не считается с хозяином дома, в который пришла. Она всегда чуть-чуть нежданная. А раз так, хуже татарина! Морщусь, глядя на фото. Лицо словно увядший апельсин. Это все заботы текущих дней. В конце статьи подробно рассказывается о моем так называемом конфликте с властями Молдавии. Хотя никакого конфликта нет, я просто от них сбежал, и… Останавливаюсь. Сам же и наплел, поделом! Получается, я такой романтический герой… Че Гевара… Марио хорошо понял мои намеки… творчески переработал их… По тексту выходит, что меня в Молдавии даже гильотинировали! Вот он, литературный образ, который я так долго искал на ощупь и который сам меня нашел. Великолепный изгнанник. Все бы ничего, не прекрати я к этому времени писать. Тем не менее статья великолепная. Пишу Марио большое электронное послание… благодарю, кланяюсь до земли… все-таки правда, что русские – большие актеры. Конечно, ответного письма не приходит. Общение с нуждающимся – опасно. Может, я даже попрошу у него «десятку» в долг… Или «двадцатку». А то и, гляди, стану бесстыже – как все нищие – просить его нанять меня как домработника. Или там садовника. Я, правда, в этом ничего не понимаю. Но это нормально! Всю свою жизнь я ничего и ни в чем не понимаю. Это не мешает мне трудиться… быть полезным членом общества… Раз так, почему не садовник? Или, может, у Марио есть на примете красивая молодая вдова лет сорока… тридцати пяти… Я мог бы высаживать ей кактусы, заботливо поливать ее георгины… бегонии… треску… нет, у той воды достаточно, я имел в виду традесканцию… Мечтаю, поглядывая в почтовый ящик. Увы. Марио не отвечает, и это понятно. Тут никто никому никогда не отвечает. Они даже не отвечают на телефонный звонок. Будь любезен, положи свое срочное сообщение в голосовой ящик. И если ты не полезен – а ты не полезен, когда у тебя нет денег, которые ты можешь предложить… я, получается, совсем бесполезен – твои сообщения – это ничто. Мусор! Бумажки с ценами на мясо и фрукты в ближайшем супермаркете. Хотя нет, бумажки-то они не выкидывают. Я видел старушек, бродящих по супермаркету с такими путеводителями. Настоящая карта планеты жрачки! Мыс Доброй Жратвы. Острова Белого Сухого… Морской путь между Хлебной Землей и Берегом Говяжьей Кости… Россыпи мидий… Почти прозрачные, слившиеся со льдом, креветки… Банки с кровавой жижей «Кемпбела». Белесая слизь грибного супа от него же… Хребет Минеральных Вод, Пик Хрустящих Палочек из Кукурузы… Всемирная карта жратвы печатается и ежедневно раскидывается по почтовым ящикам жителей города Монреаля. Такого дерьма полно во всем мире, где я мог это видеть, но в Монреале все отчетливее и выпуклее. Наверное, из-за денег. У них больше денег, поэтому они – в авангарде. Рекламки, супермаркеты, много жратвы. Все должно способствовать процессу потребления. Что значит – замкнутый круг. Как крово-обращение. Надо отпечатать побольше рекламок, отправить в супермаркет как можно больше старушек и стариков, чтобы те купили как можно больше еды, сожрали ее, высрали в унитазы и дали стимул экономике. Пищевой промышленности, целлюлозной, унитазной, наконец. Всем дали работу. От этого люди станут еще богаче. Тогда надо отпечатать еще больше рекламок, чтобы отправить их на распродажу мяса. Я такие рекламки сметал в конце рабочего дня в уголок, там хватал их неловко – как старшеклассник-девственник, втиснувший свою подружку в угол на школьной дискотеке – и охапками тащил к мусорке. Сверху на меня косился месье Ла Порт. Славный сладенький француз, покинувший Париж тридцать лет назад, чтобы обосноваться в заснеженном Монреале. Тут все пришибленные, но местные французы – особенно. Перебежчики и предатели. Как можно отказаться от белоснежных дев Бретони и крепов Сен-Мало… вялой бордосской Гароны и столового вина на крытом рынке в Париже… от страсбургского лука… от золота Станислава, наконец… Мог бы, никогда бы в жизни не выбирался из Франции. Но Шестиугольник не жаждет иммигрантов, совсем нет. Ну ладно я. А как же коренные французы? Урожденные? Носатые, величавые… потомки аркебуз и Карла Шестого, Жанны д’Арк и изнасилований Альбигойских походов? Тулуза, Эльзас, Бургундия и молчаливый Монтень, прибывший в Бордо из Гаскони? Солнце импрессионистов… радость жизнь и быть… savoir vivre[31]. Как можно предать все это ради лишних ста долларов в убогой деревне на берегу Сен-Лорана? Всякий француз, покинувший родину ради Канады, – олух царя небесного. Эта страна порочна с момента своего рождения. В конце концов, французы, сбежавшие с родины, эту страну и образовали. Организовали и проделали с ней еще двести глаголов с окончанием на «-вали», включая «оккупировали». Да, немножечко дело исправили англосаксы с их колонизацией, но этого все равно не хватило. Ну а потом подтянулись мы, иммигранты. Недоноски, которых оформляют в сферы обслуживания под болтовню про равенство и братство. Egalité, fraternité, thcepushité[32]. Впрочем, я принимаю правила игры. Я знал, на что шел. Поэтому мне ничего не стоило понести за клиенткой мешок муки или покатить тележку для какой-нибудь старушки. Они это обожали! Такой куртуазный… Правда, Ла Порта это бесило. Я работал в магазине «Super B», гигантской фабрике по преобразованию еды в дерьмо и обратно – на складах за раздвижными дверями даже и пахло дерьмом, – и Ла Порт сразу же объяснил мне принцип работы. Главное, чтобы люди проскальзывали по магазину, как говно по кишкам. Сел, напрягся, раз-два. Плюх, готово! Вытер задницу, пожрал, снова сел, тужишься, раз-два. Если человек задержался в магазине, это так же плохо, как когда не можешь просраться. Что-то не то внутри. Поэтому клиент должен пролетать через стеллажи… полки… как пуля. Как отличное дерьмо! Не слишком жидкое, чтобы не разбрызгалось, но и не слишком твердое, чтобы задницу не порвало. Такое… Ла Порт пощелкивал пальцем, подыскивая в спертом воздухе супермаркета метафоры и сравнения. Наконец, находил. Срывал, словно зловонный цветок. Идеальное дерьмо, которое словно в целлофане. Срали таким, Владимир? Главный признак качества такого – после него и вытираться не нужно. Как будто в капсуле лежало. Случалось?! Конечно, месье Ла Порт. Тот улыбался, кивал задумчиво… Проходил мимо банок консервных, постукивал по ним пальцем. Гигиена и быстрота! Вот залог успеха сети магазинов «Super B». Когда меня нанимали на работу – восемь долларов в час, пять рекомендаций… три из которых я написал сам, меняя наклон руки, – то первые два часа заставили смотреть фильм про гигиену. Как мыть руки. Ла Порт разводил руками. Все понятно, Владимир, вы производите впечатление человека образованного, но учтите, что в целом качество прибывающего материала в Канаду очень низкое. Люди едут из Ганы, Зимбабве, Сирии, Афганистана. Они в самом деле не знают, как мыть руки. Сами вы человек образованный, повторюсь… Тут он опасно щурился. В Канаде очень плохо быть образованным для иммигранта, очень. Тебя за это все не любят. И местные, и свои. Так что потом я уже врал, говорил, что закончил лишь школу и только жизнь – мои университеты. Так в каком-то смысле и есть. Но «Super В» оказался первым пунктом моего анабазиса по Монреалю. Там мне отрубили руку и распяли тело на кресте. Я еще на что-то надеялся… Это быстро прошло. Стены в раздевалках прятались под объявлениями. «Филиалу в Квебеке требуется старший помощник ответственного по уборке. Опыт – 5 лет». Магазин заставлен толстыми, неповоротливыми канадками, которых брали на работу из боязни обвинений в дискриминации. Такие не ходили – слишком тяжело при весе в 200 килограммов. А что поделать! Местная кухня чересчур калорийна. Много картошки, муки, соуса. Раньше так надо было – холода, тяжелая работа. Дровосеки, охотники за бобрами. Жены дровосеков. Времена смягчились, а жратва осталась прежней. Как следствие – лишний вес. Ходить… нет, точнее, летать, предоставляли нам, иммигрантам. Быстрее всех летали я да чернокожий паренек из Камеруна. Тот продержался две недели. Я – месяц. Увы, меня невзлюбил помощник Ла Порта, некий месье Анри Лафайет. В мешковатых штанах, как будто нагадил туда – снова дерьмо… это лейтмотив разговоров в магазине – ходил за мной. Искал, к чему прицепиться. Все работники были проверенными, кроме трудяг низшего звена. Все сидели на местах своими необъятными сраками по двадцать, тридцать лет. Отпуска, деньги за выслугу лет… Устраивали детей, внуков… Косились дырочками глаз из кусков жира, слепленных, как снежки… Как все это напоминало Советский Союз! Лафайет вечно писал инструкции, которые никто не выполнял. «Десять способов повысить привлекательность нашего магазина». Вывешивал листочки с показателями продаж. Вчера, сегодня, завтра. Если циферки становились меньше, он их подчеркивал – красным, зеленым, синим. Писал нервным почерком сбоку «Est-ce qu’on n’aime pas travailler?»[33]. Находились идиоты, которые приписывали рядом – «on adore travailler!»[34]. «Мы команда!». «Мы покажем этим засранцам из филиала на Иль де Сер[35] кузькину мать». И сбоку – пляшущий, как ткач Жакерии, пьяный после погрома замка феодала, – почерк Лафайета: «Браво, ребята! Так держать». Конечно, не все старались. Нашлись и выблядки… Я, например. Я как проклятый инородец, который никак не желал разделить корпоративные ценности, стал манией Лафайета. Наваждением. Чем-то вроде снежной русской зимы для Наполеона стал я для этого унылого кретина из канадского супермаркета. Только обо мне он и думал! Я стал его Березиной. Поговорил я по телефону, прижав его к плечу щекой и продолжая работать? Появлялся приказ. «Не говорить по телефону во время работы». Покупал себе хлеба, выходя из магазина? «Покупаем продукты, выйдя из магазина и зайдя в него уже без униформы». Из-за меня список инструкций «Super B» пополнился на пятьсот страниц. Не меньше! Их автор, с перекошенной от злости рожей – причем угол кривизны становился все больше… он даже начинал пугать меня… – ходил за мной, как бродячая собака, которая учуяла кусок колбасы в кармане прохожего. Краковской, конечно. Чем сильнее запах, тем обильнее текут слюни. Местных Лафайет, конечно же, не замечал. Это при том, что старенький кладовщик Ги, проводивший в туалете по часу ежедневно… – не меньше… – не мыл руки после. Никогда. Принципиально. Настоящий гасконец он был, наверное. Я спрашивал его, откуда он, но понять акцент Ги – квакание и булькание, которое квебекуа выдают за французский язык, – невозможно. Так что я вежливо улыбнулся, покивал головой… Для себя решил, что старичок Ги – гасконец. Если бы вы сказали ему, что он не может купить Париж, или что у него лошадь плохая, или что, посрав, нужно вымыть руки, он бы вызвал вас на дуэль. Задорный старичок Ги. Он кряхтел… стонал… пыжился… Вся смена знала, что если в туалете воет ветер и стонут привидения, там Ги. Наконец, слышалось торжественное плюхание. Затем открывалась дверь – нет, он не смывал, зачем, – и Ги выползал на свет, как почти замерзшая насмерть змея. Смотрелся в зеркало. Поворачивался к двери. Выходил. Потом долго бродил по рядам напитков и поправлял банки с пивом, «кокой», минералкой… Старику Ги я обязан своей новой традицией, которую сохраню до гроба. Теперь я тщательно мою мылом все банки и бутылки, которые покупаю. Это мой оммаж старику… Мой памятник ему на могилу. Он ведь, наверное, давно уже умер. Протух. Внутри – уж точно. Салют, Ги! Тем не менее кладовщику все это сходило с рук. В прямом смысле, да… Следили же за мной. Так что я, возвращаясь с дневной смены, подолгу оттирался в ванне, сбросив одежду на стирку. Словно Золушка, переодевшаяся на бал, облачался в рубашки и пиджаки. Шел на встречи с журналистами. Им приятна была диковинка. Новое мясо. К тому же меня перевели на французский. Книга шла. Слава богу, миры, в которых я находился одновременно – Персефона, не иначе, – совершенно не соприкасались. Большую часть времени я проводил в Аиде. Заснеженном, мрачном, покрытом льдом. Зимой 2014–2015 годов – ледяном в буквальном смысле. Я даже руки обморозил, когда пытался поставить окно профессору русского языка и литературы в университете «Конкордия». Она как раз лежала, пьяная, нажравшаяся снотворного, в подвале, а балка в ее квартире горела, угрожая Монреалю пожаром масштаба нероновского. Но об этом позже. О чем я? Аид. Итак, безрадостная, черно-белая картинка. Сцены ада, веселые, говорливые черти – мои напарники по бизнесу переезда, которым я занялся, – и изматывающая усталость. Я был мертв, мертв, в буквальном смысле. Стал обычным человеком. Простым, настоящим. Таких показывают в фильмах. Добропорядочным обывателем. Кусок хлеба, капелюшечка масла. Лишь бы лучок и соль лежали на столе да работа была. Работка. Тогда весь мир победим. Ни одной мысли в голове. С другой стороны, может, в этом я и нуждался? Уж слишком много я писал перед переездом в Канаду, слишком часто… Это был настоящий невроз! На меня даже подали в суд все писатели России за то, что я перенасыщаю рынок продукцией… сбиваю цену… Объявили штрейкбрехером, решили устроить «темную»… К счастью, я ускользнул. А как? А просто не приехал на книжную ярмарку в Москву! Они меня туда не позвали. Потом же сами на меня и обиделись. Позвать не позвали, а темную устроить хотели. Классический анекдот про еврея и лотерейный билет. Неважно. Важно, что в Монреале я стал, наконец, обычным человеком. Monsieur Tout Le Monde. О чем так долго мечтал. Мне, издерганному, измученному литературой, все казалось, что есть где-то островок спокойствия и мира… твердости духа и гармонии бытия. Живи и думай о том, что делаешь. Ешь, молись, люби. И тому подобное дерьмо. Мне все казалось, что простые люди – лучше, чище, интереснее и глубже монстров, моральных уродов вроде меня. Писатель же – аномалия. Родиться писателем – все равно что на свет со сросшимися ногами выскочить или альбиносом. Меня это мучило… я специально смирял себя… восхвалял Monsieur Tout Le Monde, принижал себя. Болтал, что-де в простом строителе мудрости и знания мира не меньше, чем в писателе. Хотел даже переметнуться в ряды таких вот мудрецов. Мне все верилось, что когда я стану Простым Человеком, все встанет на свои места. Какая наивность! Простые люди оказались (что и обещали мне одним лишь своим существованием… просто я был слеп и глух) мешками, полными дерьма. Художники, артисты… вся эта сволочь, к которой я принадлежал и от которой бежал, как от чумы, устав от писательства… – даже они лучше Monsieur Tout Le Monde[36]. А ведь они-то – людишки хуже некуда! Хотя, наверное, все дело в моем внутреннем несовершенстве. С теми я несчастлив, с этими мне не понравилось… Урод в квадрате! Сверханомалия. Урод Уродович Уродов. Король мутантов. Крысиный император. Царь Монреаля – этой провонявшейся горы, на которой беженцы из Франции выменивали на вшивые одеяла землю и воду, небо и облака. Иногда все это выглядит как рай. Тогда я после очередной смены, быстро переодевшийся дома в цивильное платье, сажусь в тыкву и, управляя повозкой с десятью серыми рысаками, мчусь на балы. На ногах моих – ослепительные синие туфли. Их подарила мне крестная. Ирина, моя Мелюзина. Вообще, это моя жена, но она же и крестная. Ведь писателем я стал только из-за нее. Она, может, и не знала, и не хотела. Просто одного ее прикосновения хватило. И вот я счастливой Золушкой… ожившей Прозерпиной… мчусь, вырванный из Ада на несколько часов, в хрусталь и смех, терпкие вина и тончайшие – тоньше вин – разговоры. Это моя вторая жизнь, тройное дно, вечная изнанка русского самозванца. Иногда мне везет и я попадаю к умным и интересным собеседникам. Такими оказались Каролин Галло, Надеж О’Брайен и Максим Нюдар. Два часа в эфире их радиопередачи я шутил о Набокове, похмелье, Де Голле, книгах алжирских писателей, переведенных на французский язык тунисскими писателями, Монреале, своем акценте, страсти русских в алкоголизму и сепаратизму, девственно белых лилиях, синих полотнах, бобрах, белках и венесуэльцах, луне… причем двух разных, одной Мейлера, а другой доктора Фауста… и о Живаго, раз уж мы заговорили о докторах… Вскочил на литературу, как гоголевский бес на месяц. Поплыл, как девка, которой под юбкой пятерней вздрючили. В глазах собеседников видел понимание, любовь. Лица светились. Я вошел в раж. Жестикулируя, даже микрофон уронил. Воображал себя героем светской хроники, «звездой», почти угасшей, но вспыхнувшей вновь… Сочинял про себя некрологи, не жалел похвал. Прослезился! После этого мы отправились в кафе за углом, которыми улица Святой Катарины изобилует, как бока дистрофички, и заказали вина. Мои хозяева с ходу признались мне, что плевать им на то, что я пишу, как, и зачем. Они прочитали статью в «La Presse». Я – то, что им нужно! У них есть идея организации. Им нужен человек с опытом… Что-то вроде советника… Военного инструктора. Специалиста по конспирации при этом. Немножко шпионажа, чуть-чуть городской войны и, конечно, идеология. Речь идет о сепаратизме… Они – патриоты независимого Квебека! Было много болтовни, всяких ничтожных референдумов… Одно издевательство эти голосования. Квебек миром никто из Канашки-федерашки не выпустит! Значит, поступать надо, как сделали русские на Украине. И как собирался ты в Молдавии, Владимир! Собрать оружие, людей… провести подготовку и вломить по самые гланды этим дебилам англосаксонским… сраному федеральному правительству этому… Итак, выпьем. Ты с нами? Я не очень понимал, крутил головой, ошеломленный… Полдня носили с Виталиком металлические шкафы из офисного здания в подвал. Темно, на полу трубы. Покатилась одна, едва не размозжила мне лодыжку. Грязь, пауки… Виталику, как обычно, хотелось посрать, пришлось сделать свои дела прямо в углу. Хорошо, там кроме крыс никого не оказалось. Ну как хорошо?.. Одна вцепилась Виталику прямо в сраку, тот бегал, кричал. Я ударил ботинком, попал, к счастью. Крыса отвалилась толстой пиявкой, отрастившей шерсть и лапки, заюлила в углу. Не стали связываться, ушли. Виталик подтирал дерьмо и кровь. Грязи налипло столько, что едва отмылся дома. Вылил флакон одеколона на себя. Все это было несколько часов назад. А сейчас я сижу в уютном, европейского типа, кафе, пью вино, и два франкоканадца склоняют меня к заговору и измене против страны, гражданство которой я получу через четыре года. И то если повезет. Не бойся, Владимир! Паспорт у тебя в кармане! Первым гражданином этого государства станешь ты, за заслуги! Что они имеют в виду? Все просто, как пара центов, приятель. Квебек должен стать независимым!

Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49