Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
Так что Вы, Валентина Ивановна и Алла Ефремовна, вольно или невольно глумитесь над убеждениями Василия Гроссмана, который своим честным пером свидетеля, очевидца и участника Священной Войны написал на скрижалях истории, что все свои надежды на спасение оставшиеся в живых евреи возлагали на Советскую армию, на русский народ и на Иосифа Сталина…
Помимо размышлений В. Гроссмана о Треблинке я рекомендую Алле Гербер, поставившей на одну доску фашизм и сталинизм, прочитать толстый роман её кумира «За правое дело», посвящённый Отечественной войне и Сталинградской эпопее. В художественном отношении это весьма посредственная книга, но тем не менее ясно выразившая мировоззрение и убеждения автора. Не могу не привести несколько отрывков из неё.
О советской истории 20—30-х годов:
«Рабочий и крестьянин стали управителями жизни родилось невиданное в России народное просвещение, которое можно сравнить лишь со взрывом солнечного света астрономической силы Простые люди, «четвёртое сословие», рабочие и крестьяне внесли свой простой, сильный и своеобразный характер в мир высших государственных отношений — стали маршалами, генералами, областными и районными руководителями, отцами гигантских городов, управителями рудников, заводов и земельных угодий» (стр. 43).
О Сталинградской битве: «В роковые часы гибели огромного города свершалось нечто поистине великое — в крови и в раскалённом каменном тумане рождалось не рабство России, не гибель её; среди горячего пепла и дыма неистребимо жила и упрямо пробивалась сила советского человека, его любви, верности свободе, и эта неистребимая сила торжествовала над ужасным, но тщетным насилием поработителей» (стр. 393).
О легендарном параде 7 ноября 1941 г.: «Красная площадь казалась Крымову широкой дышащей грудью России — выпуклая, живая грудь, над которой поднимался тёплый пар дыхания. И то широкое небо, что видел он в осенних Брянских лесах, русское небо, впитавшее в себя холод военного ненастья, низко опустилось над Кремлём.
В шинелях, в мятых шапках-ушанках, в больших кирзовых сапогах стояли в строю красноармейцы То стояло войско народной войны. Красноармейцы украдкой утирали лица от тающего снега, кто брезентовой потемневшей от влаги варежкой, кто платочком, кто ладонью Сталин приблизился к микрофону, заговорил. Крымов не мог разглядеть его лицо — туман и утренняя мгла мешали смотреть. Но слова Сталина отлично доходили до Крымова.
— Смерть немецким оккупантам! — сказал он и поднял руку. — Вперёд к победе!» (стр. 193)
Всё, что потом через несколько десятилетий сочинил Гроссман в повести «Всё течёт» о «русском рабстве» и «советском антисемитизме», выглядит убогой конъюнктурой или в лучшем случае побуждает вспомнить строки Заболоцкого: «Нет на свете печальней измены, чем измена себе самому».
И поэтому вполне закономерно, что на кремлёвском торжестве в июне 1945 года Генералиссимус произнёс знаменитую здравицу в честь русского народа. В это историческое мгновенье слово вождя совпало с чувствами и мыслями еврея Василия Семёновича Гроссмана. Мой отец Юрий Аркадьевич Куняев, преподаватель института имени Ф. Лесгафта, невоеннообязанный по здоровью, умер в окружённом Ленинграде 11 января 1942 г. в стенах своего родного института, куда он переехал, как и многие другие одинокие сотрудники, чтобы рядом друг с другом пережить самые тяжёлые дни блокады. Но не пережил.
Подробности того, как он умирал, мы узнали лишь в 1943 году, когда моя мать получила в эвакуации от его выжившей сослуживицы М. Лейкиной письмо с рассказом о последних днях жизни отца:
«Ваш муж умер в институте. Вы, вероятно, слышали, какую тяжёлую зиму мы пережили. Мы все голодали так, как никто не может себе представить. Многие — даже преподаватели нашего института — проявляли себя, как голодные люди. Юрий Аркадьевич относился к той немногочисленной группе людей, которая выдержанно переносила ужас голода, холода, невзгоды блокады. Он так же, как и другие, бывал ежедневно в столовой института и ждал тарелку супа без суеты и нетерпения, совсем не так, как многие другие. Его молчаливая скромность осталась с ним до конца его дней.
Он много работал, как все мы. Женщины преподавательницы и студентки шли в госпитали, сверх учебной работы в институте, а мужской состав был брошен для обучения рукопашному бою резервов Красной Армии. Юрий Аркадьевич проводил по нескольку часов на морозном воздухе, вся работа на голосе (команды). Сколько людей им обучено, не знаю. Вероятно много. Достаточно сказать, что в списке представленных к награде медалью «За оборону Ленинграда» есть его имя и указано: «…Был ответственным за подготовку свыше 300 человек Октябрьского района».
В главном здании института (ныне Университета) имени Ф. Лесгафта над старинной парадной лестницей висит мемориальная доска со скорбным списком преподавателей и сотрудников университета, погибших во время блокады. Список этот открывается словами: «Юрий Аркадьевич Куняев». Похоронен он в общей могиле на Пискарёвском кладбище. Письмо моей матушке написала еврейка М. Лейкина.
Она, как и многие другие ленинградские евреи, осталось жива только потому, что советские солдаты на Пулковских высотах, на Невском пятачке, на Карельском перешейке по всему периметру ленинградской обороны — два с лишним года держали оборону против миллионной армии европейских фашистов, возглавляемой генерал-фельмаршалом Леебом… И как только у Матвиенко язык повернулся одобрить книгу, где сказано, что мы «стояли в стороне, пока гитлеровская Германия уничтожала миллионы людей». Да бывшая известная комсомолка Ленинграда — нынешняя мэрша невской столицы, совершив это деяние, просто плюнула в сторону Пискарёвского мемориала, где вместе с сотнями тысяч ленинградцев лежит мой отец…
Подумать только, если бы немцы захватили Ленинград, у нас не было бы ни Даниила Гранина, ни Иосифа Бродского, ни Александра Кушнера!
Вот ведь как получается: с каждым километром пространства, отвоёванного у немцев и обагрённого кровью наших солдат во время движения на Запад, мы спасали какую-то долю восточно-европейского еврейства… А теперь, по истечении более шестидесяти лет потомки этих спасённых евреев глумливо пишут, что мы «стояли в стороне», что «уничтожение советских евреев проходило открыто, на глазах у местного населения, которое в большинстве своём пассивно наблюдало за событиями» (стр. 95), что «Кремль не делал попыток спасать евреев».
По логике жрецов Холокоста, коль уж мы виноваты, что «стояли в стороне, пока гитлеровская Германия уничтожала миллионы людей», то нас (не французов, не венгров, не прибалтов, не поляков, а русских!) в первую очередь нужно учить урокам Холокоста. Тут Матвиенко и Асмолов стараются вовсю, почему-то излагая свои мысли одинаковыми словами.
Из В. Матвиенко: «Многолетняя стена умолчания Холокоста в России разрушена…»
Из А. Асмолова:
«Особая стена молчания возведена вокруг Холокоста в России…» (стр. 94). А теперь обратим внимание ещё на два отрывка. Из предисловия Матвиенко: «Политический и исторический смысл запоздалого признания со стороны России места Холокоста в истории цивилизации означает, что отныне Россия входит в общий ряд цивилизованных стран, для которых эта катастрофа воспринимается как общечеловеческая, а не только национальная трагедия» (стр. 5).
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
