Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 114
Стремление любоваться красивыми вещами было у Третьякова родом из детства. Тогда же появилось желание этими вещами обладать. Не потому, что у Третьякова было развито чувство собственничества, вовсе нет. Скорее, в нем была сильна тяга к прекрасному.
Созерцатель по складу души, Павел ценил красоту: в природе, в архитектуре, в людях. Люди подобного склада, тонкие эстеты, чувствительны к наличию в окружающем мире прекрасного. Душа их радуется, замечая в нашей реальности черты сходства с созданным Богом совершенным миром. Жажда находить это совершенство везде, где только можно, составляет неотъемлемую часть их существования. Впоследствии жена П.М. Третьякова напишет в путевых заметках: «Пашута мой обращал внимание наше на виды и природу. Особенно понравился нам один из трех въездов на гору в верхний Нижний (Новгород. — А.Ф.)... Дорога идет между двух чрезвычайно крутых откосов и идет до оврагов, на которые мой муженек засмотрелся и обещал в будущий раз... пойти пешком туда, чтоб лучше изучить великолепные виды»68. Любовался Третьяков и другими красотами, которые попадались супругам по дороге, стремясь запечатлеть их в своем сердце.
Но в детстве у Третьякова не было возможности путешествовать. Свою тягу к красоте он удовлетворял, рассматривая иллюстрированные книги и картинки или — бродя по улицам, мостам и площадям Москвы.
Живописные переулочки Замоскворечья с зеленым буйством их садов и огородов, с уютными особнячками и старинными усадебками, с затейливыми церковками и изящными колоколенками, как справедливо отмечают исследователи, сыграли не последнюю роль в формировании художественных вкусов П.М. Третьякова. Но их влияние было далеко не единственным. Регулярно посещая отцовскую лавку и любя пешие прогулки, будущий купец должен был хорошо знать самое сердце Первопрестольной — Кремль и Китай-город. Выходя за пределы Китайгородской стены, он, вполне вероятно, бывал, помимо Замоскворечья, и в других частях Земляного города, лежащих к северу от Москвы-реки. Районы эти различались по своему населению, по облику и расположению строений. Обладали они живописностью совершенно другого рода, чем родные Третьякову замоскворецкие земли.
Что же касается Замоскворечья, — особая роль в формировании вкусов будущего мецената принадлежит зданию и интерьерам Николо-Голутвинской церкви. Построенный на рубеже 1680—1690-х годов в лучших традициях XVII века, пятиглавый храм, украшенный столь любимым москвичами каменным узорочьем, был веком позже перестроен, но часть раннего архитектурного убранства сохранил. Внутри иконостас Елизаветинской эпохи сочетал барочную роскошь оформления со строгой простотой икон конца XVII столетия. Храму сопутствовала небольшая, изящная трехъярусная шатровая колоколенка XVIII века с белыми сдвоенными плоскими пилястрами и белым же обрамлением арочных проемов на темном фоне стен. Разумеется, П.М. Третьяков прекрасно знал многие другие церкви. В одном только Замоскворечье их было около полусотни — на небольшой, в сущности, территории. Но Голутвинский храм имел для него особое значение.
Голутвинский храм был для Третьякова первой в жизни церковью. И вместе с тем — самой главной. Даже будучи приписан к другому приходу, заботиться об этой церкви Павел Михайлович не перестанет до конца своих дней. С храмом Николы Чудотворца в Голутвине были тесно связаны его детские и юношеские годы. То лучшее, живописное, что есть в облике этого храма, воплотится впоследствии в ряде архитектурных построек, заказчиком которых будет Третьяков. Отчасти под влиянием личных пристрастий Павла Михайловича роскошь старомосковского каменного узорочья, сочетание простой основы с нарядным, изобильным декором, найдет свой второй расцвет в лучших образцах русского стиля конца XIX века.
Та же любовь к тщательно проработанным художественным творениям, к обилию деталей проявится в Третьякове — составителе живописного собрания. Из картин меценат почти всегда предпочитал те, которые выписаны тонко, тщательно. Владелец галереи часами будет рассматривать свои приобретения, подмечать малейшие подробности живописного полотна. Любовь к детально проработанным вещам была одной из важных особенностей мироощущения Павла Михайловича... И зародилась она уже в детские годы.
Любовь молодого Третьякова к живописному началу в окружающем мире естественно дополнялась природной наблюдательностью. В сочетании с живым умом и прекрасно развитым чувством юмора она позволяла подростку воспринимать мир как череду ярких, насыщенных, подчас контрастных образов.
В.П. Зилоти пишет: «Павел Михайлович... помню, как-то рассказывал с большим юмором о том, как хаживал к ним в лавку, в рядах на Красной площади, какой-то “странный человек”..., который молился и просил подаяния, но если кто-нибудь ему отказывал, то он сердился и грозно кричал: “Я ти взвощу, я ти взбутетеню!” Это отец нам рассказывал, смеясь до слез и с чувством восхищения перед красочностью этих непонятных слов»69.
Вместе с тем, чувство юмора Павел выставлял напоказ тогда лишь, когда он считал это уместным, то есть далеко не в каждой жизненной ситуации. Гораздо чаще лицо его было сосредоточенным и серьезным, радостная улыбка была на нем редкой гостьей. Уже в раннем возрасте Павел в поведении «отличался величайшей скромностью»70. Чтение, прогулки по городу, коллекционирование книг и картинок, любование совершенством окружающего мира и постоянные размышления над увиденным... все это богатство внутреннего мира тщательно оберегалось от окружающих, было горстью сокровищ в тайниках души юного Третьякова.
Наряду с этим существовали для него увлечения «наруж- ние». Те, которыми можно было делиться с окружающими, не испытывая боязни быть неверно понятым.
О любви Павла к театральному искусству и к опере уже говорилось. Любовь эту он разделял с братом и со своей родительницей и пронес через всю жизнь. Но корни этой страсти также находятся в глубинах личности будущего мецената. Третьяков принадлежал к числу тех детей, которых обычно полушутя называют «маленькими взрослыми». Но это не означает, что ему не были знакомы детские забавы и увлечения.
Так, была еще одна забава, которую замкнутый мальчик мог сочетать с общением. Павел с детства любил плавать и плавал хорошо даже в пресной воде, благо дом его родителя стоял на самом берегу Москвы-реки.
Плавать ходили дружной компанией, на расположенные недалеко от дома купальни. Кроме самого Павла и брата Сергея, в компанию эту входили купеческие дети Антон и Николай Рубинштейны. Отец мальчиков Рубинштейнов, Григорий Романович Рубинштейн, владел расположенной в Замоскворечье небольшой карандашной фабрикой. Павел Михайлович, скупясь на описания своего детства, об этих походах на купальни рассказывал дочерям с удовольствием. «Еще мальчиком он с братом Сережей выплывал из купален на Москве-реке и с мальчиками Рубинштейнами... легко переплывал реку и плыл обратно»71. «Николай Григорьевич был большой шалун, — прибавлял Павел Михайлович с милой, лукавой улыбкой, так как знал, что таяли перед Николаем Григорьевичем не только он сам и все мы, но и вся Москва»72.
Антон и Николай Рубинштейны стали впоследствии всемирно известными музыкантами, основоположниками профессионального музыкального образования в России. Оба они с самого раннего детства занимались музыкой под руководством своей матери, а затем и профессиональных педагогов.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 114
