Рост Киплинга-литератора стремителен и неуклонен. В семнадцать лет он помощник редактора в лахорской газете, в девятнадцать начинает публиковать рассказы и стихотворения, с 1884 года — по случаю, с 1886 года — регулярно, с 1887 года — еженедельно. А с 1889 года двадцатичетырехлетний журналист из колоний становится кумиром лондонской публики. Но мы забегаем вперед…
Как и многие писатели до него и после него (высоко ценивший его Хемингуэй, например), начинал Киплинг с журналистской поденщины. Он увлеченно пишет репортажи о войнах и эпидемиях, ведет светскую хронику, берет многочисленные интервью и неустанно путешествует по Индии, горя ничуть не меньшим любопытством, чем его любимый герой мангуст Рикки-Тикки-Тави, на семейном гербе которого, как мы помним, начертано было «Беги, Разузнай и Разнюхай».
И Киплинг бегал, разузнавал и разнюхивал. «Мне никогда еще не приходилось встречаться ни с одним журналистом, который бы задавал столько вопросов, да еще таких странных и въедливых», — сказал о нем один американский газетчик. Поначалу семнадцатилетнему юноше в сильных очках, с густыми бакенбардами (которые мать тут же велела сбрить) и непомерными литературными амбициями, который спустя одиннадцать лет наконец-то вернулся под родительский кров, показалось, что он попал в рай. Любимая мать, «кладезь познаний» и «собрат-писатель» отец, с которыми, вспоминает Киплинг в автобиографии, «я не припомню ни малейших трений в нашей совместной жизни». Собственная (и это после Лорн-Лоджа и колледжа!) комната, собственные коляска и грум, собственный, норовистый, как и его хозяин, пони Джо, бультерьер Базз, пара ручных воронов Джек и Джил и даже свой собственный слуга, который — могли юный Радди еще месяц назад вообразить такое?! — виртуозно брил любимого сахиба во сне, чтобы сэкономить его драгоценное время.
Жизнь в кругу семьи была счастьем. Впрочем, допускаю, не меньшее счастье молодой человек испытывал, когда с наступлением жары мать, сестра, а следом за ними и отец уезжали в предгорья Гималаев в курортную Симлу и большой родительский дом, бунгало «Биканир-хаус», оказывался в полном его распоряжении. Пренебрегая условностями английской колонии, Радди заказывал себе «на дом» туземные блюда, спал, спасаясь от нестерпимой духоты, на плоской крыше, листал во время еды, что строго-настрого запрещалось матерью, подшивки «Иллюстрейтед Лондон ньюс», играл, что тоже не приветствовалось, в поло, принимал у себя друзей, а возможно, и подруг. Хотя Радди и пишет в письмах, что оставался верен Фло Гаррард, это не мешало ему несколько раз влюбляться. Одним из его индийских увлечений была дочка полкового капеллана преподобного Дьюка, которая, по словам влюбившегося в нее Радди, похожа была наледи Гамильтон. Увлечен юный Киплинг юной «леди Гамильтон» был, судя по всему, не на шутку — во всяком случае, несколько недель подряд он не ленился ездить по утрам из Лахора в Миан-Мир пять миль в одну сторону на воскресную церковную службу, поскольку иной возможности видеть свою пассию у него не было: Дьюки жизнь вели праведную и в светских развлечениях лахорского общества участия не принимали. Были увлечения и более мимолетные: хорошенькая и довольно заурядная дочка председателя суда Этель Эдж, мисс Парри Ламберт, Тилли Веннер — всех их Киплинг из конспирации называет в письмах «моя дама», и все они, как сказано в его же рассказе «Отброшенный», «не заслуживали того, чтобы оседлать пони для визита к ним».
Когда же наступали холода, семья вновь собиралась вместе. Подшивку «Иллюстрированных лондонских новостей» было уже не почитать, на крыше не поспать, в поло не поиграть, с экзотических туземных блюд приходилось вновь переходить на надоевшее мясо, зато можно было заняться «коллективным творчеством», выпуском семейного журнала — любимого детища Киплингов, изучать вместе с Трикс английскую поэзию, устраивать семейные шекспировские вечера; игра заключалась в том, чтобы в течение всего вечера говорить исключительно шекспировскими цитатами, не прибегая при этом к стоявшему на полке тому великого Барда. Радди учил сестру, ставшую к тому времени красавицей, «феей», как ее называли многочисленные поклонники, ездить верхом, сестра, в свою очередь, учила его танцевать, приохотила к балам. Однажды (вспоминает Трикс) юный Киплинг попытался поставить свою учительницу на место и заявил ей, что миссис такая-то считает, что танцует он куда лучше сестры. Трикс не растерялась. «Я с ней ни разу не танцевала, — возразила она брату, — спросил бы лучше капитана». — «Твоя взяла», — вынужден был признать посрамленный старший брат.
К Рождеству 1885 года «квартет» — брат с сестрой и мать с отцом, — составил сборник стихов и рассказов, который так и назвали «Квартет» и в который вошли два впоследствии получивших известность рассказа Киплинга-младшего — «Рикша-призрак» и «Необычайная прогулка Морроуби Джукса». Писала семья не только квартетом, но и дуэтом: Радди и Трикс сочиняли пародии на известных поэтов, собрав целый томик под названием «Отзвуки». Когда, спустя много лет, Киплинга стали уговаривать включить около сорока пародий из «Отзвука» в сборник его ранних стихотворений, писатель отказался: ни он, ни Трикс уже не помнили, кому принадлежит какая пародия…
За пределами родительского дома всё было, увы, не столь отрадно. Радди, как и всякий живущий в Индии европеец, страдал от чудовищного климата, к которому невозможно привыкнуть: «Привкус лихорадки во рту и шум в ушах от хинина, раздражительность, доводимая жарой до предела, но умеряемая ради того, чтобы сохранить здравость ума… непереносимые рассветы с палящей, душной жарой в течение шести месяцев». Дожди несут с собой лихорадку, которой много раз болел и которую много раз со знанием дела описывал Киплинг, жара — дизентерию, брюшной тиф и сердечные приступы. «Смерть постоянно была нашим близким спутником, — пишет Киплинг в книге „Немного о себе“. — Из семидесяти человек белой общины одиннадцать слегли с брюшным тифом, четверо из заболевших умерли, и мы считали, что еще легко отделались…»
Отсутствие книг (домашняя библиотека не в счет), а также театра, выставок, развлечений компенсировалось разве что заседаниями в масонской ложе, куда в 1885 году, в ложу Надежды и Упорства под номером 782 Е. С., Киплинг-младший был принят в качестве секретаря. А еще — вечерними посиделками в Пенджабском клубе для холостяков, где «между друзьями внезапно вспыхивала беспричинная ненависть и быстро, как горящая солома, угасала. Вспоминались и предавались огласке старые обиды; книга жалоб полнилась обвинениями и измышлениями…». Были, впрочем, в клубе и плюсы, не только минусы. Слушая «старые обиды, обвинения и измышления» гражданских чиновников, военных, врачей, адвокатов, учителей, инженеров, миссионеров — всех англо-индийцев, несших с разной степенью успеха «бремя белого человека», Киплинг черпал сюжеты для будущих рассказов. Он вообще умел слушать — об этом говорят многие, его знавшие. Вот, например, что записал скромный работник камеры хранения на вокзале провинциального американского городка Брэттлборо, где Киплинг в свое время проживет четыре года: «Он хотел знать все обо всем и никогда не забывал, что ему говорилось. Сидел, не шелохнувшись, не проронив ни слова, и слушал».
Отдушиной — помимо семьи — была работа. Работа по 10–12 часов в день за несколько сот серебряных рупий в месяц. Сначала в Лахоре, в качестве, как шутил сам Киплинг, «половины редакционного персонала» «Гражданской и военной газеты», единственной в Пенджабе. Потом, с 1887 года, в крупнейшей, самой влиятельной газете Индии — аллахабадском «Пионере», газете, которая «обслуживала» четыре миллиона живущих в Индии британских подданных.
