Ощупью, в полной темноте, она пробралась мимо мешка с картошкой и накрылась одеялом, пристроившись у стены, под полкой, где стояло варенье.
Постепенно ее воображение начало рисовать собственную картину происходящего, гораздо более жуткую, чем шторм, сотрясавший ее дом. Буруны превратились в огромных белых драконов; завывающий смерч, закрутившись на горизонте черным сверкающим водяным столбом, несся в направлении берега, все приближаясь и приближаясь… Эта воображаемая буря была самой ужасной из всех возможных бурь, но именно так у нее всегда и получалось. И в глубине души она даже немного гордилась своими катастрофами, ведь единственным их очевидцем была она сама.
«Гафса дуреха, – думала Филифьонка. – Глупая, ограниченная дамочка, которая не в состоянии думать ни о чем другом, кроме печенья и наволочек. И в цветах она тоже не разбирается. А меньше всего в моих ощущениях. Она сидит сейчас у себя дома и думает, что со мной никогда ничего не случалось. А ведь я каждый день переживаю конец света и все-таки продолжаю одеваться и раздеваться, есть и мыть посуду, принимать гостей, словно ничего и не происходит!»
Филифьонка высунула из-под одеяла мордочку, строго глянула в темноту и сказала: «Вы меня еще не знаете». Правда, неясно было, что она имеет в виду.
Затем она снова забралась под одеяло и зажала лапками уши.
А ветер все крепчал, и к часу ночи скорость его достигала сорока шести метров в секунду. Где-то около двух сдуло с крыши трубу, а часть ее осыпалась в печь. Через образовавшуюся в крыше дыру было видно темное ночное небо с пробегавшими по нему огромными тучами. Буря ворвалась в дом, и по комнатам закружились скатерти, занавески и фотографии родственников. Захлопали двери, попадали на пол картины. Весь дом словно ожил, повсюду раздавались шорохи, все вокруг звенело и громыхало.
Полуобезумевшая, в развевающейся юбке, Филифьонка стояла посреди гостиной, и в голове ее проносились бессвязные мысли: «Ну вот. Теперь все пропало. Наконец-то. Теперь больше не нужно ждать…»
Она сняла телефонную трубку, чтобы позвонить Гафсе и сказать ей… да, да, что-нибудь такое, что раз и навсегда поставило бы ее на место. И сказать это спокойно, с чувством собственного превосходства.
Но трубка молчала, связь была прервана.
Она слышала лишь завывание бури и грохот осыпавшейся с крыши черепицы. «Если я поднимусь на чердак, ветер сорвет крышу, – думала Филифьонка. – А если спуститься в погреб, то на меня обрушится весь дом. В любом случае что-нибудь да случится».
Она схватила фарфорового котенка и крепко прижала его к груди. В этот миг сильный порыв ветра распахнул окно – и мелкие осколки стекла разлетелись по полу. Дождевой шквал ворвался в комнату и обрушился на мебель красного дерева, а очаровательный гипсовый хемуль рухнул со своего пьедестала и разбился. Со страшным звоном и грохотом ударилась о пол дедушкина люстра. Филифьонка слышала, как плачут и рыдают ее любимые вещи, увидела мелькнувшую в разбитом зеркале собственную бледную мордочку и, ни минуты не раздумывая, подбежала к окну и прыгнула во тьму.
И вот она сидит на песке, и мордочку ее омывает теплым дождем, и платье на ней трепещет и бьется, как парус на ветру.
Она крепко зажмурилась, она знала, что жизнь ее висит на волоске и ничто уже ее не спасет.
По-прежнему бушевала буря, грозная и неутомимая. Но не слышно было звуков, так ее напугавших, – всех этих шорохов, стонов, звона, треска… Опасность таилась внутри дома, а не вне его.
Филифьонка осторожно втянула в ноздри резкий запах гниющих водорослей и открыла глаза.
Вокруг нее была уже не та беспросветная тьма, что царила в гостиной.
Она видела, как волны бьются о берег, видела огонь маяка, неспешно совершающий свой ночной обход – вот, миновав ее, он прошелся над дюнами, исчез где-то за горизонтом и снова вернулся, он все кружил и кружил, этот неторопливый огонек, этот часовой, наблюдающий за штормом.
«Я раньше никогда не бывала одна ночью под открытым небом, – думала Филифьонка, – увидела бы меня моя мама…»
Она поползла навстречу ветру, в сторону берега, как можно дальше от дома. И по-прежнему в лапах у нее был фарфоровый котенок, ей было необходимо кого-то оберегать, о ком-то заботиться, это ее успокаивало. Теперь она видела, что все море покрыто белой пеной. Ветер, срезая гребни волн, уносил их к берегу, и влага висела у полосы прибоя, словно дымовая завеса. Филифьонка почувствовала на губах привкус соли.
За спиной у нее раздался треск и грохот, в доме что-то разбилось. Но Филифьонка не поворачивала головы. Она притаилась за большим камнем и всматривалась в ночную тьму широко раскрытыми глазами. Она уже не мерзла. И как ни странно, но она вдруг почувствовала себя в полной безопасности. Для Филифьонки это было довольно непривычное ощущение, и она находила его чрезвычайно приятным. Да и о чем ей теперь беспокоиться? Ведь катастрофа наконец-то произошла.
К утру буря утихла. Но Филифьонка едва ли это заметила, она сидела и размышляла о своей катастрофе и о своей мебели. Как теперь навести в доме порядок? Собственно говоря, с домом ничего особенного не случилось, не считая разрушенной трубы.
Но ее не покидала мысль, что это самое значительное событие в ее жизни. Оно ее потрясло, все в ней перевернуло, и Филифьонка не знала, как теперь себя вести, чтобы снова стать самой собой.
Она чувствовала, что та, прежняя, Филифьонка исчезла неизвестно куда, и даже не была уверена, что желает ее возвращения. А имущество той Филифьонки?..
Имущество, которое перебито, переломано, перепачкано сажей и залито водой… Неужто ей предстоит все это приводить в порядок, клеить, латать, искать недостающие куски, и так неделя за неделей…
Стирать, гладить, красить, огорчаясь при этом, что не каждую вещь удается починить, постоянно думая, что как ни старайся, а все равно останутся щели и трещины, и что раньше все было намного красивее… А потом расставлять эту рухлядь на прежние места, в тех же самых мрачных комнатах, по-прежнему убеждая себя, что это и есть домашний уют…
– Нет, не хочу! – закричала Филифьонка, вставая на затекшие ноги. – Если я постараюсь сделать все в точности, как раньше, то я и сама стану точно такой же, как раньше. Я опять начну бояться… Я это чувствую. Тогда меня снова начнут преследовать циклоны, тайфуны, ураганы…
В первый раз она взглянула на дом. Он стоял целый и невредимый. То, что пострадало от непогоды и требовало ее заботы и внимания, находилось внутри дома.
