– Нет.
– В кровотечении нет ничего необычного, даже на последних месяцах беременности, – сказала Ламия. – Оно может означать самые разные вещи. Триш, у меня на родине, моя мать, и ее мать, и до нее – ее мать, они все были целительницами, акушерками. И они передали свои умения мне. Умение проверить твое здоровье, здоровье ребенка. Если хочешь, я могу попробовать маленькое заклинание… Посмотреть тебя и ребенка.
– Заклинание? – опасливо повторила Триш.
– Не тревожься. Никаких зелий я тебя пить не заставлю. Мне просто нужна будет капелька твоей крови. Гораздо меньше, чем взяли бы у тебя в больнице для этих их дурацких анализов.
– Ну… может быть, – ответила Триш безо всякой уверенности.
Ламия улыбнулась.
– Вот и хорошо. – Она расправила связку сухих листьев, положила один себе на тарелку, а потом открыла маленькую жестяную коробочку и посыпала лист каким-то серым порошком. Взяла в руки нож. – Давай руку.
Триш покосилась на Чета.
– На меня не смотри, – сказал он.
Она вздохнула и вложила свою руку в руку Ламии.
Ламия прикоснулась кончиком лезвия к пальцу Триш – совсем легонько. На пальце набухла капля, и Ламия выдавила ее в порошок, неотрывно наблюдая за тем, как впитывается кровь. Больше, насколько Чету было видно, ничего не произошло, кроме того, что порошок приобрел зеленоватый оттенок.
Триш взглянула на Ламию.
– Это все?
Ламия предостерегающе подняла палец, вглядываясь в пятно крови. Порошок медленно таял, испаряясь, оставляя на листьях извилистые линии. На первый взгляд они казались случайными, но, приглядевшись, Чет заметил, что в них есть какая-то симметрия, узор, будто буквы – странные, чужие буквы.
– Ух ты, – сказала Триш. – А что это значит? – Выражение лица Ламии стало серьезным, и Триш тревожно прибавила: – Что-то плохое?
Пожилая женщина наклонилась еще ниже; губы ее шевелились, будто она читала про себя. Потом на ее лице отразилось глубокое облегчение.
– О, будь благословенна, Вирд! Благословенны будьте, дева, мать и бабка! Ребенок здоров!
Чета поразила абсолютная убежденность Ламии. Реально ли было то, что сейчас происходило, или нет – без сомнения, Ламия верила в это душой и сердцем. Ее убежденность была заразительной: Триш просияла.
– Ох, как я рада это слышать.
– Да, да, у тебя внутри растет очень здоровая душа. Но это еще не все, – поддразнила ее Ламия. – Если хочешь, я могу тебе сказать, кто там прячется – девочка или мальчик.
– О?
– Да.
Триш взглянула на Чета.
Чет пожал плечами.
– Тебе решать.
Триш, прикусив губу, кивнула.
– Это девочка.
– Вы уверены?
– Да, уверена. За все эти годы не ошиблась ни разу.
Триш пискнула.
– О, Боже. О… Боже… мой. Маленькая девочка! – Чет заметил, что Триш больше не смотрит на его бабушку так, будто та была немного с приветом. Теперь это было самое настоящее восхищение.
– Слышал, Чет? У нас будет маленькая девочка.
– Да, до меня это вроде как дошло.
И Чет тоже в это верил. Похоже, дар Ламии проявлялся во многих областях. Его бы не удивило, окажись, что она уже каким-то образом связана с этим ребенком.
Ламия вытерла глаза; она плакала.
– Бабушка? Ты в порядке?
Она, улыбаясь, кивнула.
– Просто я так счастлива. Я была здесь… одна… так долго. А теперь у меня снова есть семья. А скоро будет еще и малышка, для пущей радости. Сколько счастья, это немного ошарашивает, только и всего.
Глава 3
Чет понимал, что это сон, но легче от этого почему-то не становилось. Он был снаружи дома, на крыльце, залитом светом луны, – кровь на досках; кровавый след, ведущий в дом. Слышно было, как плачет Триш – горько, тоскливо. Он пошел по кровавому следу внутрь дома, вверх по ступенькам, к комнате в самом конце коридора. В комнате плакал ребенок, которому было больно, очень больно. Это был его ребенок, его дочь, он знал это. Дверь была заперта. Он молотил по ней кулаками, кричал, чтобы открыли. Потом ударил в нее плечом, еще, и еще раз. Наконец, дверь распахнулась, и он упал в комнату, во тьму, и падал, падал – а вокруг него эхом отдавался детский плач.
Чет проснулся, судорожно глотая воздух. Долгую секунду он не мог сообразить, где находится. Утер со лба пот. Кошмары преследовали его с тех пор, как умерла мать, но этот был слишком похож на явь.
Он потянулся к Триш; ее не было рядом. Он сел. К его удивлению, день уже явно подходил к концу, а ведь он собирался прилечь всего на пару минут. По комнате гулял свежий ветерок. Чет поднялся с постели и подошел к окну; ему хотелось остыть. Был прилив, и последние лучи солнца играли на поверхности болота. Краем глаза он уловил какое-то движение. Кто-то – вроде бы, мальчик – стоял на кладбище, тень среди теней. Потом мальчик исчез. Чет продолжал смотреть, надеясь увидеть его вновь, и ему вдруг показалось, что он слышит голос. Мальчишеский голос, но очень, очень тихий. «Что он сказал? – задумался Чет. – Беги, – понял он. – Мальчик сказал – беги».
Тут он услышал, как внизу рассмеялась Ламия – теплый сердечный смех, который мигом разогнал его неясную тревогу. Чет направился вниз.
Он обнаружил их в передней комнате – они сидели рядышком на большом, видавшим виды красном диване с вытертым ворсом. У Триш в руках был бокал с лимонадом, у Ламии – с вином.
– О чем это вы, девушки, тут болтаете?
– Твоя бабушка рассказывает мне истории, как она была акушеркой.
– Дети, – сказал Чет. – Мог бы и сам догадаться.
Они продолжили обсуждать тонкости материнства, а Чет, не зная, куда себя деть, принялся разглядывать картины на стенах – по большей части потемневшие от времени и все в пятнах. Та, что висела прямо перед ним, изображала дом на холме, с газоном и ухоженным садиком; на заднем плане в рисовых полях виднелись крошечные фигурки работников. У окна Чет заметил старый, в деревянном еще корпусе, телевизор. Провод был воткнут в розетку, и Чет попробовал повернуть ручку. Крошечный экран ожил, но на нем не было ничего, кроме помех.
– Бабушка, а ты телевизор смотришь?
– Нет, мой что-то барахлит.
– Да, это я заметил. – Тут до него дошло, что он нигде не видел ни телефона, ни машины. – А телефон у тебя есть?
– Да. Но он тоже не работает.
Чет покачал головой.
– А как насчет машины?
– Есть.
– А она работает?
– Нет.
– Господи, бабушка! Как же ты обходишься с продуктами? Только не говори, что каждый раз ходишь пять миль до шоссе.
