– НЕТ! – взревел Сабрино во весь голос.
Крик толпы был ужасен, сокрушителен.
– Нет, – промолвил Мезенцио. – Мы лишь вернули то, что принадлежит нам по праву. И даже в этом мы проявили умеренность, проявили рассудительность. Разве воевали мы с изменившим нам герцогом Бари – Алардо-лизоблюдом? У нас были на это все причины, но мы позволили ему прожить отмеренные неразумной судьбой дни. Лишь когда погребальный костер пожрал его тело, предъявили мы свои права на герцогство – и народ Бари приветствовал наших солдат цветами, поцелуями и радостными гимнами. И за эти радостные песни оказались мы вовлечены в войну, которой не желали.
Друзья мои, соотечественники, разве предъявили мы права на маркизат Ривароли, который Валмиера отсекла от живой плоти нашего королевства после Шестилетней войны, чтобы заполучить плацдарм по это сторону Соретто? Нет и нет! Мы не сделали этого, невзирая на все унижения, которым подвергают добрых альгарвейцев чиновники короля Ганибу! Я полагал, что никто не усомнится в нашем праве вернуть короне герцогство Бари. Кажется, я ошибался… Кажется, я ошибался, – повторил Мезенцио, ударив кулаком по мраморной балюстраде. – Кауниане и их шакалы искали предлога к войне, и теперь им мнится, что они заполучили его. Соотечественники, друзья, помяните мое слово: если мы проиграем этот бой, погибель настигнет нас. На севере Елгава и Фортвег пожмут руки над трупом нашего королевства, навеки отрезав нас от Гареляйского океана. На юге… позорный договор в Тортуссо – лишь предвестник тех унижений, которым подвергнут нас Валмиера и Сибиу – о да, и Лагоаш также! – если только сумеют.
Сабрино слегка нахмурился. Поскольку лагоанцы не стали пока объявлять войну своим дерлавайским родичам, он не стал бы их сейчас упоминать. Не то чтобы полковник усомнился в словах своего монарха, но посчитал их несколько невежливыми.
– В то время, как я стою здесь, – продолжал Мезенцио, – враг жжет наши поля, наши дома и деревни. Драконы сеют над нашими городами и селами ядра, несущие разорение, разрушение, погибель. Друзья мои, соотечественники, сделаем ли мы все, что в наших слабых силах, чтобы отразить их натиск?
– Да! – снова вскричал изо всех сил Сабрино, и снова едва услышал свой голос в реве толпы.
– Валмиера объявила нам войну. Елгава последовала за ней, словно цепной пес. Фортвег вступил в войну. Сибиу – также. – Мезенцио воздел к небу сжатый кулак. – Они стремятся подрезать нам жилы. Друзья мои, соотечественники, народ Альгарве, я клянусь вам: этого не будет !
Сабрино заорал снова и тоже вскинул кулак над головой. Соседка пристала на цыпочки, чтобы чмокнуть летчика в щеку. Полковник сгреб ее в охапку и показал, как полагается целоваться.
Король поднял обе руки, обратив ладони к толпе.
– Мы защитим Альгарве, – с непоколебимой уверенностью бросил он в наступившую тишину.
– Аль-гар-ве! Аль-гар-ве! Аль-гар-ве!
Клич эхом разносился над площадью по всему Трапани и, надеялся Сабрино, по всему королевству. Мезенцио чопорно поклонился от пояса, принимая восторг подданных от имени всего королевства, и, взмахнув на прощание рукой, ушел с балкона. Острый взор Сабрино уловил, как один из министров приблизился к королю, чтобы пожать тому запястье и поздравить.
– Вы поможете спасти нас, полковник, – заявила женщина, поцеловавшая Сабрино.
– Сударыня, я сделаю все, что будет в моих силах, – ответил тот. – А теперь, как бы ни мечтал я остаться в вашем обществе, – за эти слова он был вознагражден реверансом, – я должен взяться за ваше спасение.
Дракошня располагалась далеко за окраиной Трапани – так далеко, что Сабрино пришлось добираться туда каретой, поскольку караваны не заходили дальше границ влияния источника в сердце столицы.
– Как приятно, что вы к нам присоединились, – заметил генерал Борсо, командующий дракошней, окинув своего подчиненного желчным взглядом.
– Я, сударь, явился согласно приказу, – ответил Сабрино с почтительной дерзостью, как и положено общаться с высокими чинами, – и притом имел честь собственными ушами слышать, как его величество бросил вызов всем противникам Альгарве.
– Ах, друг мой, – воскликнул Борсо, тут же забыв о своем высоком чине, – в таком случае мне остается лишь позавидовать. Прикованный кандалами долга, я слушал речь его величества лишь посредством шара, но был, должен сказать, впечатлен. Каунианам и их пособникам не стоит относиться к нам легкомысленно.
– Без сомнения, – согласился Сабрино. – Хрустальные шары – замечательное приспособление, но в кристалле все кажется мелким и звук отдает жестью. Воочию король выглядел блистательно.
– Прекрасно! – От избытка чувств Борсо послал собеседнику воздушный поцелуй. – Изумительно! Если наш сюзерен был блистателен, то и нам следует блистать по его примеру… и, продолжая тему – ваше крыло, дражайший полковник, вполне готово к бою?
– Не стоит беспокоиться, милостивый государь, – ответил Сабрино. – Летчики в прекрасной форме, и все как один рвутся в небо. Драконы сытно накормлены мясом, серой и ртутью. О чем я уже подробно докладывал в своем отчете три дня тому назад.
– Отчеты – это замечательно, – парировал Борсо, – а впечатления людей, которые пишут отчеты, еще лучше. Кроме того, раз все находится в столь похвальной готовности – я получил для вас приказ. Вас и ваше крыло перебрасывают в Гоццо, откуда вы должны всеми силами противостоять наступлению фортвежцев.
– Гоццо? Сколько мне помнится, это не город, а сущее недоразумение, – со вздохом заметил Сабрино. – Нас там смогут хотя бы снабжать?
– Если не смогут – покатятся головы, – предрек Борсо. – Сначала квартирьеров, потом тамошнего дюка, а потом и графа. Заверяю, мы готовы к нынешней войне настолько, насколько это вообще возможно.
– Враги окружают нас, – промолвил Сабрино. – Во время Шестилетней войны они пытались уничтожить нас и едва не преуспели. Мы должны быть готовы, потому что всегда знали – они попытаются снова.
Отдав честь коменданту, Сабрино направился к своему крылу. Прикованные цепями драконы сидели в ряд за домиком Борсо. При виде человека твари начинали шипеть и поднимали чешуйчатые гребни – не в знак приветствия, как прекрасно понимал полковник, а в типично драконьем сочетании злобы, страха и голода.
Некоторые люди романтизировали единорогов – прекрасных и, насколько это возможно для животного, неглупых. Иные романтизировали лошадей – красивых и придурковатых. И, само собой, находились люди, которые романтизировали драконов, созданий мало того что безмозглых, так еще и отменно злобных. Сабрино фыркнул про себя. К бегемотам, сколько ему было известно, никто романтических чувств не испытывал – слава силам горним хоть за это!
Полковник кликнул дневального.
– Собрать летный состав крыла, – распорядился Сабрино, когда молодой субалтерн подбежал к нему. – Нам приказано в ближайшее время лететь в Гоццо, против клятых фортвежцев.
Дневальный, поклонившись, умчался, и миг спустя над полем пронеслись с полдюжины резких, властных нот: начальные такты альгарвейского гимна. Покинуясь дудке трубача, из песочно-желтых палаток посыпались люди, чтобы под шелест килтов выстроиться перед Сабрино в квадрат восемь на восемь. Четверо капитанов заняли место перед строем. Драконы шипели, и стонали, и расправляли громадные крылья – при всей своей тупости звери накрепко усвоили: построение значит, что скоро им подниматься в небо.
