— Если нужно, можешь ночевать в комнате для прослушиваний.
Так и начиналась наша совместная жизнь, на пустом месте, с пустыми руками. С тех дней, когда Боб спал в студии Коксона, на полу или под дверью. В мыслях Боб все еще оставался для меня «милым мальчиком», и Коксон, вероятно, чувствовал, как Боб ко мне прикипел, потому что в свою очередь называл меня «милой девушкой». Но Боб был на шаг впереди меня, да и Коксона, он мыслил будущим и думал не о подружке, а о настоящей жене, о том, кем должна быть женщина. И, может быть, о своей матери, которая уехала только потому, что хотела ему помочь.
Я думаю, такую роль он отводил мне в своей жизни. А так как я была о себе достаточно высокого мнения, мне это нравилось. Но если он действительно хочет завоевать меня, с моими жизненными устремлениями и честолюбием, то и у него должно быть честолюбие. И оно у него было. Я хотела, чтобы он увидел это и во мне, потому что я знала, чего ищу в жизни, знала, что не останусь в Тренч тауне навечно. Когда-нибудь, как-нибудь, но я должна была оттуда выбраться.
Похоже, Боб поверил в меня. Я начала отвечать на письма его матери к нему, посылать ей информацию, нужную для оформления его бумаг в Штатах, писала ей письма от себя с рассказами о нашей жизни. Мы с Бобом начали проводить еще больше времени вместе и обычно много разговаривали. Иногда, когда мы репетировали допоздна и в нас просыпались нежные чувства, он говорил:
— Жаль, что тебе пора домой…
А я ему отвечала:
— Но тетушка ведь ждет, и уже десять часов, а она начинает сердиться после восьми.
После восьми тетушка выходила к калитке! До восьми можно было остановиться у ворот и разговаривать или целоваться, но в десять она уже там, стоит на часах, ждет! Ох уж эта тетушка! Боба очень забавлял ее характер. Если у нас были деньги, он непременно покупал ей что-нибудь в подарок, например вино «Винкарнис», которое она любила.
Однажды вечером он провожал меня домой — это было недалеко, поэтому мы всегда шли от Коксона в Тренчтаун пешком, причем как можно медленнее! — и сказал:
— В студии чуть не каждую ночь происходит нечто странное.
Обычно Боб ложился спать, когда в студии заканчивалась работа и оставался только сторож. Но в последнее время, едва он укладывался, появлялся кот и издавал странные звуки, как будто разговаривал.
Боб выглядел измученным.
— Кот кричит, — пожаловался он, — как будто зовет кого-то по имени.
На следующий день и через день я спрашивала Боба, как он спал, и он рассказывал ту же самую историю. Кот появлялся в определенное время ночи, и это выбивало Боба из колеи. Меня же мучила мысль, что, в отличие от него, у меня есть и дом, куда пойти, и своя комната, и кровать, где я сплю. Так что в конце концов я сказала:
— Боб, давай я открою окно в своей комнате, ты проводишь меня домой, а потом просто влезешь через окно и останешься на ночь.
Я хотела дать ему прибежище, укрыть его от тревог. Но он сомневался:
— Ты серьезно? Тетушку жалко, обидится же…
— Ничего, — сказала я. — Не могу вынести мысль о том, что ты там один с этим котом. Давай попробуем.
В тот вечер он остался ждать снаружи, а я вошла в дом.
— Добрый вечер, тетушка, — сказала я.
— Ты почему так поздно, — заворчала она. — Уже девять! Надеюсь, ты не забыла, что у тебя ребенок. Не ищи приключений на свою голову, хватит того, что отец этого ребенка уехал в Англию с концами…
— Тетушка, я не ищу никаких приключений, — заверила я. — Я пытаюсь работать в студии, я очень стараюсь, честное слово…
Она заперла дверь, я пошла в свою комнату, и Боб, как договаривались, влез в окно. Но буквально сразу после этого появилась тетушка с Шэрон на руках — когда меня не было дома, она обычно держала малышку у себя. И вот она входит в комнату, а Боб в это время уползает под кровать! Она смотрит, и:
— Кто это там? Я видела, как что-то шевелится!
Я говорю:
— Нет там никого. Может быть, Дрим?
— Нет! — кричит она. — Дрим давно в постели! — И снова смотрит и говорит: — Боже мой, Рита, зачем ты привела сюда Робби? Ты хочешь опять забеременеть? Хочешь завести еще ребенка? Господи, нет, нет, только не здесь! Пусть он вылезет — вылезай!
Я никогда не чувствовала себя так… Все у меня внутри упало, просто рухнуло.
Бедный Боб. Мне было жалко даже не столько себя, сколько его. А тетушка продолжала настаивать, что он должен непременно уйти. Я пыталась ей объяснить:
— Ну в самом же деле! Я не собиралась с ним спать, я хотела его уложить в комнате Дрима… Он не вошел через дверь, потому что ты бы его не впустила. Ему негде ночевать, тетушка! Он спит под дверью в студии!
Но она заявила:
— Нет, нет и нет, не успеешь оглянуться, и ты будешь снова с животом, и потом еще один ребенок… и еще один, и еще… нет-нет. Господи Боже! Пусть сейчас же убирается!
Тогда я сказала:
— Ну, раз он не может остаться, то тогда и я уйду с ним. — К тому моменту я уже и сама завелась. — Знаешь, тетушка, это грех — выгонять человека в такое время и заставлять идти обратно одного по этакой темени! С ним все может случиться, его могут убить, ограбить…
— Нет-нет, — повторяла тетушка, — и не уговаривай!
Я сказала:
— Ладно, Робби, пойдем, — схватила его за руку и потащила к двери.
Но тетушка возразила:
— Стоп! Пусть лезет обратно через окно! Как вошел, так пусть и выходит!
И бедный Боб был вынужден выбираться через окно. А я вышла через дверь, причем тетушка бросила вслед:
— Дверь запирать?
— Да, конечно, — ответила я, — потому что я не собираюсь приходить обратно. Я буду ночевать с Робби, я не вернусь.
— А кто будет смотреть за дочкой, когда она проснется?
Я понимала, что тетушка пытается вызвать у меня чувство вины, поэтому не стала отвечать. Мне было все безразлично, я просто шла и думала: «Все, хватит!» Я не хотела ей грубить — это был первый раз, когда я уходила из дома на ночь, — но я и не собиралась оставлять Боба одного. Попутно я схватила одеяло — тетушкино одеяло, которое считалось моим…
Мы вышли на темную ночную улицу, и Боб спросил:
— Рита, ты уверена, что этого хочешь? Тетушка тебя завтра убьет.
Я произнесла то, что на самом деле думала:
— Мне все равно.
Мы оба были так измучены, когда наконец добрели до студии, что просто улеглись под дверью и заснули. Пока не раздался этот звук, о котором Боб рассказывал, «баау». Я лежала, вслушиваясь, и чувствовала, что Боб тоже не спит.
— Слышишь? — прошептал он, — каждую ночь это начинается около часа и продолжается до пяти или шести, без перерыва.
