Гуррад с силой пихнул Кейлу в бок:
— Давай-давай, пошевеливайся. Уж больно тут холодно!
Кейла, сидевший у ямы на корточках и пропихивавший объедки через решетку, пожал плечами:
— Холодно? По-моему, сейчас очень даже тепло. Правда, выглядишь ты неважно: вон осунулся-то как, морда, опять же, перекошена. Уж не начинается ли у тебя лихорадка?
— Лихорадка? Нету у меня никакой лихорадки! — Гуррад вздрогнул и шмыгнул носом.
Он явно смутился, когда раб встал и поправил на нем плащ:
— Почем тебе знать? От этих морских крыс только и жди, что они заразу какую-нибудь на берег занесут. Почему бы тебе не пойти в дом, к огню, и не выпить кубок доброго вина? Я уж с этими идиотами сам разберусь. Эти дурни безмозглые своими глупостями только всем остальным рабам жизнь портят. Да ты иди, иди. Я их сам покормлю.
Минуту Гуррад поколебался, но тут налетел новый порыв свежего ветра, от которого его бросило в дрожь. Это и решило дело.
— Слушай, пойду-ка я погреюсь. Не задерживайся здесь. Когда закончишь, иди прямо в загон и доложи охране, понятно?
Кейла молодцевато отдал Гурраду честь:
— Не изволь беспокоиться. Я тут не задержусь, мне еще поспать нужно. Поторопись, а то у тебя вроде и глаза помутнели.
Долго упрашивать Гуррада не пришлось. Весь трясясь и протирая глаза, он бросился прочь, пребывая в полной уверенности, что у него начинается лихорадка.
Тихонько смеясь про себя, Кейла прижал морду к решетке и крикнул:
— Феллдо, как ты там?
Феллдо встал на плечи Мартина и подтянулся к самой решетке:
— Кейла, дружище, надо сделать вот что…
Роза и Грумм стояли на берегу моря у самой воды и следили за серебристой дорожкой, которую оставлял за собой «Морской навозный жук», направлявшийся в открытое море.
— А чего этим злодеям тут нужно было? — спросил Грумм.
Роза бросила в воду камешек.
— Понятия не имею, но, когда они уходили, вид у них был не самый веселый.
Друзья вернулись к крепостным стенам и остановились у главных ворот, там, где прошлой ночью Роза говорила с Мартином. Ночной ветер трепал обрывки веревок на столбах.
Грумм предостерегающе поднял лапу:
— Слышишь? Вроде поет кто-то.
Густой баритон Кейлы разлетался далеко. Стоя под стеной, Роза и Грумм вслушались в его песню, доносившуюся до них из-за стены:
Мышонка знаю Мартина,
А также знаю Брома,
Которые попали в плен,
Когда ушли из дома.
Коль песню слышали мою,
Мне помолчать пора:
Уже полночи я пою -
Не петь же до утра?
От радости Роза чуть не расплакалась, и, поскольку умения петь и сочинять баллады ей было не занимать, в ветреной ночи зазвенел ее голос:
Я Роза из Долины,
И там не мне одной
Известно имя Мартина,
А Бром — мой брат родной.
Я здесь, о друг, ответь мне,
Чем я могу помочь?
Нельзя ли убежать им
Отсюда в эту ночь?
Из-за стены тут же ответили наспех сочиненным куплетом:
Надеяться вам рано,
Им выпал жребий злой.
Сюда идет охрана -
Скорее с глаз долой!
Грумм с Розой отступили к скале на побережье, за которой они скрывались весь прошедший день.
Куницы Гнилонос и Блохолов подскочили к Кейле и схватили его за шиворот.
— Чего это ты тут распелся, а?
— Понимаете, Гурраду показалось, что у него лихорадка, — стал объяснять Кейла, — так что он ушел в дом и оставил меня кормить узников. Потом мне подумалось, что лучше бы спеть одно древнее заклинание, которое мы, выдры, поем, чтобы отвратить от дома беду, тогда в крепости не начнется мор.
— Заклинание? Что за чушь? — усмехнулся Блохолов.
Однако Гнилонос был суеверен и как огня боялся болезней:
— А кто его знает? Спой-ка, а мы послушаем.
Кейла повиновался, сочиняя на ходу:
О дух, который правит
Над миром искони,
От когтоеды страшной
Несчастных сохрани,
От криволапья и парши,
Чумы и мордоплюя,
От хвостохруста и соплей
Нас упаси, молю я!
— Ха-ха! Хвостохруст, что за глупости! — захохотал Блохолов. — А мордоплюй! Кто про это слыхал?
Кейла ошеломленно уставился на куницу:
— Ты не знаешь, что такое мордоплюй?
— Нет, и знать не хочу!
Кейла наклонился к стражникам и прошептал:
— Знавал я как-то одного большого ежа, который смеялся над мордоплюем. Бедняга, он тогда смеялся последний раз в жизни!
У Кейлы был такой серьезный вид, что стражникам стало не по себе.
— Не слушай ты Блохолова, парень. Он просто дурак, — извиняющимся тоном пробормотал Гнилонос. — Пой себе дальше свои заклинания, а насчет меня спой отдельно.
Продолжая обход, стражники ожесточенно спорили:
— Хвостохруст… Все равно не верю.
— Слушай, не смейся ты над тем, чего не понимаешь. Посмотри-ка, что это у тебя на ухе — может, это как раз тот самый мордоплюй начинается?
— Где? Что там на ухе?
— Ну, пятно такое желтое на левом ухе. Ты что, не видишь?
— Дурья башка, как же я могу свое ухо увидеть? А это пятно — оно что, большое?
— Да как тебе сказать, в начале сезона его не было. Думаю, надо бы нам заучить это заклинание, как оно там?
От хвостоплюя и соплей
Несчастных упаси.
От мордохруста та-та-та…
— Сам ты та-та-та, дубина стоеросовая. Все переврал!
5
Бадранг распорядился поставить на стену дозорных, которые круглые сутки должны были всматриваться в горизонт на случай возвращения Трамуна Клогга. У Бадранга не было сомнений, что пират вернется, чтобы отомстить. Стража, охранявшая рабов, пока те добывали камень, ловили рыбу и гнули спину в полях, тоже была усилена.
Отец Феллдо, старый Баркджон, подольстился к страже, и его определили работать на кухню. Здесь он не терял ни минуты, смотрел во все глаза и слушал во все уши, добывая сведения о том, что творится в крепости, а ночью в загоне делился ими с товарищами. С тех пор как Мартин и Феллдо отважились противостоять Бадрангу, многие узники решили действовать. Кейла, Баркджон и еж по имени Кустогор оказались немножко посмелее прочих. Вскоре маленькая группа бунтовщиков каждую ночь собиралась вокруг костра в загоне для рабов. Баркджон был стар и мудр, и все внимательно его слушали:
