– Очень милое Королевство, – сказала дама. – Границы хорошо укреплены. Как ваше величество управляется с ним? Кто ваш министр?
Уна немного смутилась.
– Мы играем не так, – ответила она.
– Вы играете?! – Дама вскинула вверх руки и расхохоталась.
– Мы правим вместе, – объяснил Дан.
– И вы никогда не ссоритесь, юный Берли?
– Иногда. Но никому об этом не рассказываем. Дама понимающе кивнула:
– У меня нет своих детей, но я хорошо понимаю, что такое секрет, который должен остаться между королевой и ее первым министром. О да!.. Однако, нисколько не желая оскорбить ваше величество, замечу, что Королевство ваше довольно маленькое, следовательно, на него легко могут позариться другие… люди или звери. Вот, скажем, этот, – она указала на Мидденборо, – этот старый мерин с лицом испанского монаха – он не делает попыток проникнуть в ваши владения?
– Это невозможно. Хобден заделал все проломы в ограде, – отвечала Уна. – Но ему самому мы разрешаем охотиться на кроликов в Ивнячке.
Дама снова расхохоталась – громко и безудержно, как мужчина.
– Очень умно! Хобден ловит кроликов для себя и в то же время охраняет ваши рубежи. Какую прибыль ему приносит ловля кроликов?
– Мы про это не спрашиваем. Хобден наш старый друг.
– Что за чушь! – сердито воскликнула дама. И тут же рассмеялась: – Впрочем, это ваше собственное королевство. Знавала я одну девицу, у которой владения были немного побольше; и пока ее люди стерегли проломы в ограде, она тоже не задавала им лишних вопросов.
– А пробовала она выращивать цветы? – спросила Уна.
– Нет, только деревья – они долговечнее. Ее цветы рано увяли. – Дама склонила голову, опершись щекою на ладонь.
– За цветами нужно ухаживать. У нас тут они есть, хотите посмотреть? Я принесу! – Она нырнула в тень за вигвамом и вернулась с охапкой красных цветов. – Правда, красивые? Это виргинские левкои.
– Виргинские? – повторила дама, поднося цветы к нижнему краю своей маски.
– Да. Их привезли из Виргинии, из-за моря. Неужели ваша девушка никогда не сажала цветов?
– Никогда сама. Но ее люди обрыскали всю землю, собирая лучшие цветы для ее короны. Так они чтили ее.
– А она это заслужила? – поинтересовался Дан.
– Quien sabe? Кто знает? По крайней мере, пока ее подданные трудились в дальних краях, она трудилась здесь, в Англии, чтобы у них был надежный дом, куда можно вернуться.
– Как же ее звали?
– Глориана – Бельфеба – Елизавета Английская. – Она произнесла с особым выражением каждое из этих имен.
– Так вы говорите о королеве Бет?
Дама слегка повернула голову в сторону Дана:
– Это довольно небрежно сказано, юный Берли. Что ты можешь знать о ней?
– Ну, как сказать… я видел ее зелененькие туфельки в Брикуолл-Хаус – вон там, дальше по дороге. Они хранятся в стеклянном ящичке… такие крохотные туфельки!
– Ох, Берли, Берли! – засмеялась она. – Ты действительно настоящий царедворец.
– Нет, правда. Они такие маленькие – просто кукольные. А вы ее действительно хорошо знали?
– О да! Она была – женщиной, прежде всего. Вся моя жизнь прошла при дворе королевы. Помню, как она танцевала после пиршества в Брикуолле. Можно сказать, что Филипп Испанский в тот день лишился новенького, с иголочки, королевства. Стоит это пары стоптанных туфелек, как по-вашему?
Она вытянула носок туфли и немного наклонилась вперед, рассматривая широкую сверкающую пряжку.
– Вы слышали, должно быть, о Филиппе Испанском – многострадальном Филиппе, – промолвила она, любуясь блеском камней. – Прямо не верится, сколько может претерпеть мужчина в ручках прекрасной дамы. Если бы я сама была мужчиной и какая-нибудь красотка вздумала играть мною, как Елизавета играла Филиппом, я бы… – Она оторвала головку левкоя и, зажав его в левой руке, стала медленно ощипывать лепестки. – Видно, не зря говорили (я-то в этом убеждена), что Филипп любил ее. Да, любил!
– Что-то я не совсем понимаю, – сказала Уна.
– Не дай бог тебе понять, девочка! – Она смахнула цветы с платья и встала. Ветер шуршал, пролетая по лесу, и быстрые тени пробегали по ее лицу.
– Я хотел бы узнать историю этих туфелек, – сказал Дан.
– Узнаешь, Берли. Узнаешь, если будешь внимательно смотреть. Я покажу вам целое представление.
– Мы никогда не были на настоящем представлении, – призналась Уна.
Дама взглянула на нее и рассмеялась:
– Сейчас мы начнем. Представьте себе, что королева – Глориана, Бельфеба, Елизавета – вместе со своим двором отправляется в порт Рай, чтобы развеять тоску (девушкам часто бывает тоскливо), и по дороге останавливается в Брикуолл-Хаус, близ деревушки – как она называлась, Пак?
– Норгем, – подсказал тот, устраиваясь на корточках возле вигвама.
– Жители Норгема разыгрывают в ее честь маску, или пьесу, и местный пастор произносит приветственную речь на такой скверной латыни, что меня бы в детстве выпороли за нее…
– Выпороли?! – переспросил Дан, не веря своим ушам.
– Разумеется, сэр, и очень крепко! Итак, она проглатывает этот вздор, оскорбительный для ее учености, благодарит через силу, вот этак… – Дама зевнула. – О, королева может очень любить своих подданных в душе, но умом и телом устать от них, как собака… И вот она садится, – широкие юбки дамы вспенились при этом движении, – за пиршественный стол под Брикуоллским дубом. Ей прислуживают – видно, так ей по грехам ее суждено… Пак, как звали этих юных петушков, прислуживавших Глориане за столом?
– Фруэны, Кортхоупы, Фуллеры, Хасси… – начал перечислять Пак.
– Ну и так далее! – оборвала она Пака, подняв длинную, унизанную драгоценными перстнями руку. – Это были отпрыски лучших сассекских семейств, совершенно не умевшие ни подать, ни убрать блюдо или тарелку. Можете себе представить Глориану, – она с опаской посмотрела через плечо, – в ее зеленом, расшитом золотом платье, ежеминутно ждущую, что один из этих неуклюжих юнцов, смотрящих на нее с таким преданным восхищением, обольет ее соусом или вином. Между прочим, это платье тоже подарок Филиппа!.. И вот, в этот самый прекрасный момент королевский гонец, запыленный и запыхавшийся, прибывает из Гастингса и вручает королеве письмо от некоего милого, простодушного, неистового испанского кавалера – по имени дон Филипп.
– Неужели от самого Филиппа Испанского? – догадался Дан.
– От него самого. Говоря между нами, мой юный Берли, эти короли и королевы – такие же мужчины и женщины, как все остальные, и они порой пишут друг другу глупые, страстные письма, не предназначенные для глаз министров.
