Я чихаю от всего на свете.
10) и наверняка масса всего, что я еще не обнаружила.
Наш врач говорит, что у меня «чувствительная слизистая» и с этим ничего не поделать. Так что приходится с этим мириться, пока я, может быть, не перерасту. А то придется чихать от всего на свете всю оставшуюся жизнь, до самой смерти. Хотя это и не так уж страшно.
Первый раз в году
Хелле подходит с тарзанкой и подбрасывает ее высоко в воздух, к террасе. И, как всегда, забрасывает ее за перила. (Она здорово метко бросает.)
— Ты первая? — спрашивает Хелле.
— Давай лучше ты, — говорю я и стараюсь подольше расстегивать молнию на куртке. — Это же твоя тарзанка, — добавляю я.
На улице так тепло, что мы весь день носим шапки в карманах. Вообще-то мне не разрешают еще ходить без шапки, но я все равно ее снимаю и бросаю на Хеллину. В одном только свитере чувствуешь, что ветер еще очень холодный. Наверное, папа был прав. Может, все-таки надеть куртку?
Но тут, конечно, на самом верху появляется голова Эрленда. Она тяжело дышит, и щеки у нее раскраснелись.
— Привет! — говорит она и расплывается в огромной улыбке, почти от уха до уха, стягивая с себя шапку и варежки. Она все еще не может отдышаться, спускаясь по лестнице. Наверно, она бежала всю дорогу от нашего дома. И наверняка встретила папу, когда он возвращался со стремянкой, и поняла, что он проверял тарзанку. А теперь она, конечно, хочет участвовать в ПЕРВОМ В ЭТОМ ГОДУ ПРЫЖКЕ С ТАРЗАНКИ.
— Можно я с вами? — спрашивает Эрленд с надеждой.
Я могла бы ответить «да» сразу же, но почему-то медлю.
— Ну, это не я решаю, это же не моя тарзанка, — говорю я. (Немного слишком противным голосом, типа, по старой привычке.) — Да-а-а, можно с нами, — продолжаю я, стараясь быть дружелюбнее.
— Тебе нельзя снимать куртку, Ода! — кричит вдруг Эрленд.
— Заткнись, — отвечаю я. (На самом деле я очень мерзну, но не буду же я надевать куртку прямо сейчас!)
— Конечно, можно с нами, — говорит Хелле с веранды и улыбается нам. — Вы как? Готовы?
Мы с Эрлендом смотрим наверх. Нам приходится щуриться и отгораживаться от яркого солнца руками. (А я чихаю еще три раза подряд.) На самом верху, на террасе, мы видим Хелле, она старается удержать равновесие, стоя на перилах с зажатой между ног тарзанкой (той доской, на которую садятся). Она готова. Она стоит страшно высоко. Если бы она сейчас свалилась, она бы наверняка переломала себе кучу костей. Может, даже все кости в теле. Я рада, что не прыгаю первой. (Но об этом я никому не говорю.)
Крик Тарзана
— А-а-а-а-а-а-а-а-а-я-я-я-я-я-я-я-я! — вопит Хелле, точно как Тарзан, когда она спрыгивает с перил, пролетает мимо нас и снова взлетает ужасно высоко над крутым склоном в нижней части сада.
