– Ч-тов грунт! – бурчал он. – У этого Дарка метлы, что ли, нет?
И я готов был с ним согласиться.
Тут я, как понимаете, оказался на вершине: Феликс, а потом – Пилч! Во всем мире не осталось места для подвигов – так я полагал – ибо что способно сравниться с теми двумя славными ударами? Мои внуки, если они родятся, не поверят! Святой Георг, нужно скупить все выпуски спортивных газет за следующий месяц и обклеить ими спальню старого Моррисона! Однако лучшее было еще впереди.
На линию выходил Минн. Вижу его, как сейчас, и в памяти моей всплывает строфа Маколея, написанная в том самом году:
«Раздался возглас: „Астур!“ – и вот через ряды походкой величавой проходит вождь Луны».
Да, это был Альфред Великий от «а» до «й», статный и величественный, препоясанный алым кушаком и с битой размером с небольшое весло. Проходя мимо, Минн одарил меня широкой улыбкой и встал на позицию, лениво обводя взором поле. Сдвинув соломенную шляпу на затылок, он кивнул рефери, старому Эйслби, который, дрожа от возбуждения, вскричал: «Игра!»
Можете быть уверены – я не рассчитывал превзойти свои недавние достижения, но подать намеревался как можно лучше. Готовясь к разбегу, я подумал вдруг: «Старина Эйслби – человек Рагби, и взялся за это дело исключительно ради чести своей школы. Он, ясное дело, честен, как Бог, но, как все энтузиасты, видит то, что хочет видеть, разве не так? А Минн настолько здоров, что попасть в него – дело плевое, если есть желание и подача быстра». Все эти мысли пронеслись в моей голове, пока я двигался к калитке: Феликса я одолел благодаря мастерству, Пилча – с помощью везения, Минна же попробую уделать коварством – или погорю на попытке. Я буквально распластался у линии, запустив превосходный мяч: идеально по дальности, но на фут в сторону от ближней к нему стойки. Мяч подпрыгнул, Минн шустро отступил, пропуская его, но тот чиркнул ему по икре. В этот миг я уже метнулся на три фута в сторону, закрывая Эйслби видимость, и, разворачиваясь в прыжке, закричал во весь голос:
– Ну, что там, сэр?
Подающий, имеющий честь называться джентльменом из Рагби, не станет апеллировать к судье просто так. Пучеглазый идиот Эйслби ни ч-та не видел, поскольку моя плотная фигура находилась как раз между ним и местом преступления, но пришел к выводу, что, раз я обращаюсь к нему, значит, на то есть веская причина. Так я и рассчитывал: когда старина Эйслби протер слезящиеся глаза, Минн вернулся на исходную, оказавшись как раз напротив калитки. И судье надо было обладать более чем человеческими способностями, чтобы не поддаться соблазну и не произнести слово, которое страстно желали услышать все, за исключением Эльфи.
– Выбыл, безоговорочно! – воскликнул Эйслби. – Выбыл! Выбыл!
Начался бедлам: зрители ревели, а товарищи по команде кинулись на меня, устроив кучу-малу. Даже Браун жал мне руку и хлопал по плечу с криком: «Вот это здорово подано, вот это подача, Флэши!» (Отсюда мораль: пока ты способен сбивать калитки, таскайся по шлюхам сколько влезет – никто тебе и слова не скажет.) Подошел Минн, качая головой и бросая укоризненные взгляды на Эйслби, – Эльфи знал, что решение несправедливое, но изображал на багровом лице улыбку, как и полагается настоящему ослу-спортсмену. А потом он сделал то, что стало притчей во языцех: снял шляпу и с поклоном протянул ее мне.
– Такой трюк стоит новой шляпы на каждый день, юноша, – говорит.
Будь я пр-т, если понял, какой именно трюк имеет он в виду[23], да не особенно и вникал. Знаю только, что правило ноги перед калиткой бывает в отдельно взятых случаях очень полезным.
После всего этого оставалось проделать только одно. Заявив Брауну, что испытываю боли в руке: «ревматизм после афганской раны, скорее всего… как жаль, как раз игра пошла… так болит… вот ведь невезение… полевым можно, хотя…» (У меня совсем не было желания схлопотать от какого-нибудь кентца мячом ни за что ни про что.) Так что я отправился на позицию дальнего полевого, сопровождаемый восхищенными овациями зрителей, которые принял с надлежащей скромностью, помахав в ответ шляпой Минна, и наслаждался славой до самого конца матча, проигранного нами с разрывом в четыре калитки. («Вот если бы этот красавец Флэшмен мог подавать постоянно, а? Тогда „Кент“ разделали бы под орех. Говорят, что в правой руке у него до сих пор сидит пуля из джезайля? Нет, это рана от копья – говорю то, о чем читал в газете», и т. д. и т. п.)
После чего в павильоне рекой лилось пиво, сопровождаемое поздравлениями на все лады: Феликс жал мне руку, кивая на свой застенчивый манер головой, а Минн поинтересовался, намерен ли я провести следующий год в Англии: если армия не найдет мне применения, у него оно найдется – намек на совместное участие в Большой Кентерберийской крикетной неделе. Это было в высшей степени лестно, но мне сдается, что самой большой похвалы я удостоился, когда Фуллер Пилч сел на скамью со своей кружкой и добрые две минуты, нахмурив лоб, пристально смотрел на меня, не говоря ни слова.
Даже трясущийся герцог подошел поздравить меня и сказал, что мой стиль в точности напомнил ему его собственный.
– Я не говорил тебе, дорогая, – обращается он к своей скучающей пироженке, которая, прячась под зонтиком и подавляя зевок, показывала мне свой хорошенький профиль, одновременно оценивающе глядя в мою сторону краем глаза, – что бросок мистера Флэшмена очень напоминает подачу, поданную мною Боклерку в Мэйдстоне в шестом году? Я нацелил ее во внешнюю стойку, сэр, подловив его на возвратном движении, как понимаете. Мяч упал с недолетом и врезался в центральную стойку, развалив калитку напрочь. Ха-ха! А, что?
Мне удалось отговорить старого идиота от демонстрации своего подвига, и его гурия, оказав поддержку, не упустила возможности прижаться ко мне своим пышным плечиком.
– Надеюсь, вы не лишите нас удовольствия видеть вас следующим летом в Кентербери, мистер Флэшмен, – промурлыкала она, и старый пень, удаляясь с ней под ручку, верещал: «Да, да, превосходная идея!»
Я решил не упускать ее из виду, придя к выводу, что за зиму она может прикончить своего старикашку.
Только выйдя из ванной и приступая к пуншу из бренди, я поймал себе на мысли, что не видел Элспет с самого конца матча. Это было странно, поскольку не в ее правилах было упускать шанс понежиться в лучах моей славы. Я оделся и обошел все вокруг – никаких следов: ни среди редеющей толпы, ни у павильона, ни за чайными столиками для дам, ни в нашем экипаже. Кучер тоже ее не видел. У паба было настоящее столпотворение, но вряд она направится туда… Тут кто-то потянул меня за рукав, и, обернувшись, я увидел рядом высокого, краснорожего субъекта с черными, похожими на пуговицы глазами.
