Девяностые годы стали временем бурного всплеска интереса исследователей к истории крестьянского движения в России в 1918–1922 гг. В центральных и местных изданиях публикуются десятки статей, появляются монографии и сборники документов, непосредственно посвященные или затрагивающие данную тему.
Новый период в историографии проблемы имел свои плюсы и минусы. Главным достижением исследователей девяностых годов и начала двухтысячных можно считать введение в научный оборот нового, ранее недоступного огромного комплекса источников по истории российской деревни первой трети XX века, в том числе периода Гражданской войны. Открытие архивов позволило ввести в широкий научный оборот ранее недоступные для исследователей документы органов ВЧК-ГПУ, Красной армии и других ведомств советского государства.
Именно в публикации источников, на наш взгляд, наиболее плодотворно выразилось «новое направление» в историографии проблемы. Об этом можно судить по серии документальных изданий, вышедших в указанный период в рамках международного проекта «Интерцентра» Московской высшей школы социально-экономических наук (МВШСН) «Крестьянская революция в России. 1902–1922 гг.» (руководители проекта В.П. Данилов, Т. Шанин), а также российско-французского проекта «Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. 1918–1939 гг.» (руководители В.П. Данилов, А. Берелович){84}. В данных сборниках представлен широкий комплекс источников из центральных и местных архивов, позволяющий восстановить целостную картину событий, событий, являющихся предметом нашего исследования{85}. Особый интерес представляют документы Центрального архива Федеральной службы безопасности РФ (ЦА ФСБ) (информационные сводки, отчеты ВЧК — губчека, госинфорсводки), содержащие уникальную информацию о положении советской деревни в годы Гражданской войны, крестьянском движении и др. Указанные сборники впервые знакомят читателя с массивом документов, исходящих непосредственно из крестьянской среды (воззвания, программы и т. п.), что позволяет лучше понять причины и цели повстанческого движения в годы Гражданской войны в Тамбовской губернии, на Дону, в Поволжье и других регионах страны. Заслуживают внимания и другие документальные издания.
Безусловно, несомненным плюсом нового периода в развитии историографии проблемы стала свобода дискуссии. Впервые исследователи получили возможность свободно, без оглядки на цензуру, высказываться по любым аспектам темы. Отсюда, казалось бы, вполне закономерный разброс мнений и подходов. Но не трудно заметить, что многие исследователи пошли по легкому пути: без глубокой и всесторонней проработки источниковой базы стали делать заключения в русле новой политической конъюнктуры. Бросается в глаза резкое смещение акцентов, кардинальное изменение прежней позиции по изучаемой проблеме. По сути дела, речь идет о продолжении традиции «идеологизации истории» исходя из официальной доктрины, но уже в новых, «демократических» условиях.
Наиболее явно это проявилось в смене терминологии. Если в 1930–1980-е гг., следуя идеологическим установкам, историки называли крестьянские выступления против политики большевиков «контрреволюционными», «кулацкими», организованными эсерами и агентами белых армий, формой политического бандитизма, то в 1990-е гг. при характеристике тех же выступлений ими использовались такие понятия, как: «народное сопротивление социализму», «народное повстанчество», «крестьянская политическая оппозиция», «антибольшевистское» и «антикоммунистическое движение» и др.{86} Некоторые исследователи пошли еще дальше. Они «забыли» о зверствах и насилиях, широко практиковавшихся в трагические годы Гражданской войны повстанцами, и сравнивали главарей повстанческих отрядов с Робин Гудами{87}. Если раньше «дежурной» была оценка крестьянского движения как «кулацкого», то в 1990-е гг. появились публикации, авторы которых не просто отказались от этого стереотипа, но вообще поставили под сомнение сам факт существования кулака в дореволюционной русской деревне{88}.
Можно согласиться с В.И. Голдиным и другими исследователями, что подобная «метаморфоза» историографии была связана с приходом к власти в России антикоммунистических сил, открыто заявивших о своем негативном отношении к большевистской революции и созданной в результате ее победы советской системе{89}. Официальный антикоммунизм стал методологической основой для многих исследователей истории России, в том числе занимающихся проблемами крестьянского движения в годы Гражданской войны.
Результатом такой «метаморфозы» стало возвращение в историческую литературу терминов эпохи Гражданской войны, широко использовавшихся в дальнейшем в эмигрантской и зарубежной историографии{90}. Проще говоря, ряд исследователей взяли на вооружение идеи и термины «проигравшей стороны», сменив таким образом одни мифологемы на другие. Не исключено при этом, что в ряде случаев подобная смена «жизненных ориентиров» авторов не всегда была конъюнктурна и действительно произошла под влиянием гласности и кардинальных перемен в общественно-политической жизни страны. Но конкретный анализ содержания публикаций заставляет в этом усомниться. В большинстве случаев налицо всего лишь пропаганда «новых старых» ценностей без серьезной, документально фундированной аргументации.
На наш взгляд, подобные издержки гласности не могут заслонить несомненных позитивных сдвигов в разработке проблемы, наметившихся в 1990-е гг. Введение в научный оборот огромного массива источников и творческая свобода, о чем говорилось выше, дали возможность исследователям выдвинуть интересные в научном отношении идеи и концепции. Многие из них развивали уже высказанные ранее положения, другие стали новым словом в науке.
Анализ литературы 1990-х — начала 2000-х гг. показывает, что в историографии проблемы оказались востребованы замалчиваемые ранее идеи историков 1920-х гг. Кроме того, получили новое звучание положения, высказанные исследователями последующих периодов. Прежде всего, на страницы исторических изданий вернулись забытые уже термины А. Казакова и А.И. Анишева — «крестьянские восстания». Дальнейшее развитие получила идея А.И. Анишева [поддержанная позднее И.Я. Трифоновым и Ю.А. Поляковым. — В. К.] о крестьянском движении как органической части Гражданской войны.
Данные идеи получили творческое развитие в виде концептуального вывода о самостоятельной роли крестьянства в революции и Гражданской войне, о крестьянстве как субъекте исторического процесса, а не пассивном объекте воздействия со стороны различных политических сил, о Крестьянской революции как самобытном явлении российской истории.
В данном контексте, на наш взгляд, представляет интерес концепция Крестьянской революции в России В.П. Данилова и Т. Шанина{91}. Она основывается на солидной источниковой базе, постоянно пополняющейся по мере выхода в свет запланированных в рамках вышеупомянутых нами международных научных проектов сборников документов. По мнению авторов, революционные события в России на рубеже веков явились закономерным результатом социально-экономического и общественно-политического развития страны, связаны с процессом ее индустриально-рыночной модернизации, начавшейся в пореформенный период. Крестьянская революция стала сутью «потрясения крестьянской страны», вставшей на этот путь. Так, например, В.П. Данилов заключает, что Крестьянская революция, «начавшаяся стихийным взрывом в 1902 г. и вылившаяся в мощные народные революции 1905–1907 и 1917–1918 гг.», явилась «глубинной основой социальных, политических и экономических потрясений в России». Она оставалась «основой всего происходившего в стране и после Октября 1917 г. — до 1922 г. включительно»{92}. Он указывает на важнейшую роль крестьянства в победе большевистской революции и следующим образом характеризует развитие Крестьянской революции в годы Гражданской войны: «Ликвидация помещичьего землевладения и нежелание воевать крестьян, одетых в серые шинели, отдали власть большевикам». «Однако стихийная революционность крестьянства и революционно-преобразующие устремления большевизма имели разнонаправленные векторы и стали резко расходиться с весны 1918 г., когда угроза катастрофического голода потребовала хлеб от деревни. Создание системы принудительного изъятия продовольствия в деревне на основе разверстки (к чему двигались уже и царское правительство в 1916 г., и Временное правительство в 1917 г.) породило новый фронт ожесточенной борьбы и новую форму государственного насилия над крестьянством. Тем не менее, как бы сложно ни складывались отношения большевиков и крестьянства, они выдерживали удары контрреволюции. Крестьянская (антипомещичья и антицаристская) революция продолжалась и явилась одним из главнейших факторов победы над белыми, желто-голубыми и проч. Одновременно происходила трансформация крестьянской революции в крестьянскую войну против большевистского режима, который все больше отождествлялся в деревне с продовольственной разверсткой и разными мобилизациями и повинностями, с системой повседневного и всеохватывающего насилия. Новые документы обнаруживают необычные и неожиданные обстоятельства, подчеркивающие подлинный трагизм ситуации: в противоборстве оказались армии, одинаковые по составу — крестьянские, одинаково организованные (включая комиссаров, политические отделы и т. п.), присягавшие красному знамени как знамени революции, боровшиеся под девизом “Победа настоящей революции!” И между этими армиями вооруженная борьба достигала предельного накала, стала борьбой на взаимное уничтожение. Большевики жестоко подавили крестьянские восстания, однако и сами были вынуждены отказаться от немедленного “введения” социализма и удовлетворить главные требования деревни». Крестьянская революция заставила отказаться от продовольственной разверстки, ввести нэп, признать особые интересы и права деревни. Земельный кодекс РСФСР, принятый в декабре 1922 г., закрепил итоги осуществленной самим крестьянством аграрной революции. «Социалистическое» земельное законодательство 1918–1920 гг. было отменено. Решение земельного вопроса вновь приводилось в соответствие с требованиями крестьянского Наказа 1917 г.». Но победа Крестьянской революции «оказалась равносильной поражению, ибо крестьянство не могло создать отвечающую его интересам государственную власть, институционально закрепить результаты своей революции»{93}.
