Она молча посмотрела на перекошенное гримасой лицо собеседницы, достала из сумки смятую купюру, положила на стол и спешно вышла из кафе, с трудом сдерживая слезы. Холодный морозный воздух дунул в лицо. На улице была ночь, редкие прохожие спешили домой. Она набрала воздух в легкие, чтоб успокоиться, но не смогла, слезы потоком хлынули из глаз. Она проиграла – старая, оборванная и никому ненужная…
– Вы плачете? У вас все хорошо? – из-за спины раздался голос. Она повернулась и увидела позади милого, симпатичного паренька. В ясных, по-детски наивных глазах – искренняя тревога.
– Да, я плачу.
– Почему? – с не менее искренним интересом спросил он.
– Потому что в мире денег, силикона и пустых душ я никому не нужна.
– А как вас зовут.
– Любовь, – еле слышно прошептала она.
Он внимательно посмотрел ей в глаза и так же тихо произнес:
– Вы нужны мне. Я так долго вас искал.
Только я и Зинка
Серо. Вокруг тихо и пусто. Кибитка медленно катит вперед. Скрип колес эхом отдается в тишине. Резко, с надрывом… как уставшее сердце.
Колеса смазать надо, подлатать, но все руки не доходят. Да и вопрос в голове: «А на кой?» Сколько тут осталось, может, и так, дотяну. В душе смирение и усталость. Усталость не от работы – от жизни. Одиночество следует по пятам уже лет пять. Только я и Зинка. Преданная кобыла, такая же старая, как и я. Такая же уставшая и смиренная. Мы две божьи твари, едем по выжженной дороге под названием «жизнь» в никуда. Эта дорога последние пять лет тянется уныло и нескончаемо.
Вокруг дребезжит густой зловонный дым, застилая собой все вокруг. Горят торфяники. Солнца нет давно. Дальше руки не видать. Я привык к серому, влажному воздуху, Зинка, кажется, тоже. Только пахнет дурно. Древесиной паленой и землей сырой. Лет двадцать назад не тронуло б, а сейчас не нравится. Запах дерева еще так себе, терпимо, глаза болят, правда, едкий сильно. А вот земля сырая… Аж воротит. Мысли вечные в голове черным кружевом стелятся… О ней, о земле-матушке сырой. Тоскливо. Так тоскливо, что выть хочется. А смысл. Вой не вой, а от земли сырой не спрятаться, разве что в ней самой. Да и скорей бы… Устал жизнь эту неподъемную волочить.
Но еду, улыбку на лицо клею, все легче так… Песню насвистываю. Зинка слушает, головой в такт кивает. Хороший она собеседник, все понимает, жалко, подпевать не может.
За плечами жизнь целая, яркая, как миг пронеслась. А сейчас разруха осталась. Все разбито, стерто, потеряно. Восстановить бы, сызнова воздвигнуть, так силы не те. Да и зачем, для кого?
…Помню… качели, солнце по металлу бликами скачет. На мне костюм морячка, лет пять от роду. Совсем малыш… Озорной, веселый. Глаза закрыл, руками схватился, страшно. Качели до самых небес летят. А внизу отец стоит, глаз не сводит. Он сильный, большой, всемогущий, знаю… Поймает, удержит. И спокойно так, радостно. Страх в его любви теряется. А он все смотрит, в глазах любви этой – через край…
Резкий крик вороны как ножом надрезал тишину. Зинка, не обращая внимания на черную птицу, идет вперед по хорошо заученной тропе.
…Восемнадцать в дверь постучало… Взрослый, солидный. Только шея тонкая, кадык торчит, но чувствую… мужик уже. В армию собирают. Мать на плече рыдает, отец наставления выписывает.
…А вот алтарь, двадцать восемь. Я жених… Она красавица. От удовольствия жмурюсь, как кот сытый. Сколько можно холостяком ходить! Все вокруг с девками давно, а я сам. Все свою искал, единственную. Нашел. Достаточно одному… Надо дом построить, дерево посадить, сына родить. В груди горит. Душа ликует. Любовь навеки… И в беде, и в радости.
А жизнь несется калейдоскопом перед глазами.
…Вот только от алтаря отошли, уже тридцать пять за плечами. Два сына, вот доча со дня на день. Хлопоты, заботы. Хозяйство у нас. Жена рядом, плечо о плечо идем… Как и собирались… И в беде, и в радости.
Вот моргнуть не успел, сорок пять по голове стукнуло. Дети взрослые с гнезда летят. Один за другим. Сердце за них болит, сжимается, а делать нечего, жизнь у них взрослая началась. Слезы в глазах прячу, прощаюсь. Слова напутственные говорю, чтоб людьми хорошими росли, обнимаю, целую.
Бег жизни замедлился. Тише, спокойней стало. С женой любимой один на один остались. Поддерживает она, грустить не дает. Любовь с годами не померкла, в бедах и радости еще сильнее стала. Прижимаю ее к себе, тепло так… Нежность переполняет.
Мысли остановил, тяжело вспоминать стало. Слезы к глазам подкатили… Скупые, старческие, наверное, уже и не соленые. Сглотнул, успокоился.
…А вот шестьдесят мне. Стол круглый большой. В доме шумно, народу полно. Дети и внуки… Кричат, смеются. Юбилей мой празднуем. И счастью границ нет. Жизнь опять кипит. Старуха улыбается, а я их всех по очереди тискаю, наобниматься-насмотреться не могу. Душа умилением переполнена. Смысл жизни в них просматривается. Вот они, карапузы мои любимые: Сашка, Ванька, Танечка… Белобрысые, солнечные. Смотрим с бабкой на них и жить хочется.
Зинка стала, я очнулся.
– Что, хорошая моя, чего стали? – я достал папиросу, чиркнул спичкой о мятый старый коробок и затянулся. – Ох, судьбина, судьбинушка, – выдохнул вместе с дымом и потянул вожжи.
– Поехали, родная, еще чуток осталось.
Зина послушно ступила вперед. Кибитка двинулась за ней, мирно покачиваясь из стороны в сторону, поскрипывая колесами.
…Померла бабка. Обещали друг другу в один день, а она обманула и ушла первой. Потух свет вокруг. Сорок два года рука об руку. Вставали вместе, засыпали вместе. Есть без меня не ела, все с работы ждала. Любил ее. Всю жизнь любил, одну-одинешеньку. А она взяла и оставила меня одного, обманула.
У каждого счастья конец есть. Поседел я в миг, осунулся. Душа сразу постарела, замерла. И понял – старик я… Одинокий, несчастный старик. Одно осталось – внуки и дети. Но далеко они. Любят, помнят, письма шлют. А я все одно сам… Немощный и уставший. Бреду по жизни в полном одиночестве, взвалив на плечи невыносимое бремя старости этой. Душа умерла вместе с женой, сердце льдом покрылась. Осталось дряблое, сморщенное пустое тело и Зинка. Жизнь кажется нескончаемо длиной, когда в ней заканчивается радость…
Серо. Вокруг тихо и пусто. Кибитка медленно катит вперед. Скрип колес эхом отдается в тишине. Как будто сердце изношенное скрипит. Сколько еще впереди этого нескончаемого пути осталось?.. В душе смирение и усталость. Усталость от жизни.
Сон
…Полумрак комнаты, созданный темными плотными шторами, действовал успокаивающе. За последние дни глаза привыкли к мраку, яркий свет раздражал бы. Причем не только глаза, но и меня.
Муж уже как месяц был заграницей в командировке. Мы в ссоре. Я не звоню, он молчит. Нет, он пару раз набирал, хотел примирения. Не хочу, надоело. Устали друг от друга. Приедет – разведемся. Живу сейчас сама, у меня нет даже банального кота. Натянув на голову одеяло, я прислушиваюсь, что происходит в ней. Уже несколько недель я пытаюсь по полкам разобрать весь мусор в голове, плотно вклеившись в кровать, игнорируя звонки близких.
