Я достала бумагу, карандаш, кисть. Я писала. Писала твой образ и днем и ночью, без остановки, чтоб не забыть, чтоб успеть. Я не умею рисовать, но кисть двигалась сама, увлекая мою руку за собой. Она прописывала каждую мелочь, каждый изгиб, вспоминала каждую деталь, каждую эмоцию. Она металась без остановки по английскому листу бумаги высочайшего качества, ручной работы. Только на английском и только ручной… Для твоего образа других вариантов быть не могло. Результат был выше моих ожиданий… Ты спокоен, на губах улыбка… Как всегда, красив. Я сбрызнула лист духами, перевязала красной лентой и вложила туда же, под ребра, поглубже, к коробке… с резными краями.
Под ребрами осталась маленькая незаполненная ниша. Я что-то забыла. Упустить даже мелочь я не могла. Посмотрев по сторонам, я увидела музыку… Твою музыку. Она играла только с тобой, без тебя она тоскливо молча лежала в углу сваленными в кучу на пол нотами. Я опустилась на колени возле черной горы этих музыкальных знаков и провела рукой по закорючкам. Ноты встрепенулись, раздался звенящий резкий звук. Я улыбнулась.
Медленно, неспешно я стала разбирать их, сортируя по местам. Занятие было трудоемким – как пазл. Некоторые не подходили, приходилось рыться, искать те, что были нужны. Пока я пыталась все это упорядочить, звуки летели жуткой какофонией, но я искала, вставляла, подбирала, и постепенно ноты ровными рядами выстраивались в прекрасное звучание. Они звучали, как раньше… с тобой.
Открыв дверь чердака, я осмотрелась. В полумраке под слоем пыли на столе стояла старая музыкальная шкатулка. Я взяла ее и спустилась вниз. Красивая фарфоровая емкость для музыки давно сломалась и молча коротала свой век под потолком. Смахнув пыль, я приоткрыла крышку. Маленькая балерина грустно стояла в застывшей позе.
Я собрала черные диезы и бемоли, прихватила скрипичные ключи и бекары и высыпала их в шкатулку. Туда же следом я аккуратными рядами вложила ноты и прокрутила ключ до упора. Мелодия потекла тихим эхом, нежно заполняя собой все вокруг. Балерина всплеснула руками, на ее лице появилась улыбка, и она плавно закружилась в танце.
Я закрыла глаза. Под ребрами, где-то за сердцем, под приятно давящей тяжестью новой ноши появилось умиротворение. Я успокоилась. Я все сделала. Все было разложено по местам, так, как надо. Я сохранила все. Я все оставила себе… Спрятала… от всех… Навсегда. Я оставила себе тебя…
Да, любила
Ты хочешь знать, любила ли я тебя? Зачем тебе это сейчас? Все смыто водой времени. Хотя ладно, отвечу. Да, любила. Тогда, давно, в прошлой жизни.
Ты смотришь на меня с укором. Почему? Потому что не сказала? Но ты не спрашивал, а я думала, об этом говорить не обязательно. Ведь я любила тебя не для себя, я любила тебя для тебя, зачем кричать об этом во всеуслышание?..
Да, я любила тебя так, как никто никогда никого не любил. Я думала, что так не умею, но оказалось иначе. В моей любви к тебе была заключена любовь матери к сыну, любовь женщины к мужчине, любовь бога к детям, любовь вселенной к жизни, любовь солнца к небу, а звезд – к луне. Моя любовь была любовью друга, который не предаст и всегда будет рядом. Моя любовь была как бальзам, которым я могла лечить твои раны. Моей любви хватило бы на тысячелетия всем людям на этой земле, если б была возможность разорвать ее на куски и раздать им. Моя любовь была тихой, незаметной, она была во мне, но она оберегала тебя от всех бед, как молитва матери, оберегающая свое дитя. Моя любовь родилась не на земле, она была рождена там, на небе, среди звезд, и земное было ей чуждо… Прости, что не сказала тебе это все тогда… А сейчас… Стоит ли сейчас об этом…
Ты не рассмотрел это волшебное чувство, ты повел себя как обычный человек, растворившись в тумане жизни. И это нормально. Но я долго всматривалась в его белое полотно, чтоб увидеть тебя, оно было столь плотным, что я не смогла. Звать обратно не в моих правилах… Как только полотно тумана белым молоком скрыло тебя полностью – я стерла словно ластиком все. Одним махом… чувства, мысли, эмоции. Да, я так умею, жизнь научила. Это легко. Сложнее хранить воспоминания, которые съедают изнутри. Сложнее удерживать живыми надежды, которые, по сути уже мертвы. Сложно ждать, не зная, чего ждешь. Это все не по мне. Никогда не любила сопли, никогда не любила несчастных. Одно скажу… Любовь было жалко… Она смотрела мне в глаза с мольбой не убивать ее. Но я убила. Одним резким движением свернула ей шею, как курице, которую готовят в суп. Что? У тебя на глазах слезы? У нее перед смертью они были тоже…
И ты знаешь, вытирая ластиком все подчистую, становишься как белый лист. Одна беда – рисовать я на нем больше не могу. После убийства несчастной мои руки в крови, она не смывается, пачкаю все вокруг.
Прости, но я не знаю тебя, ты посторонний человек – один из этой многоликой толпы. Для меня ты растворился в ней, слился, исчез. Стал такой же, как все, не лучше, не хуже… А у меня есть одно
нерушимое правило… Уважать абсолютно всех, но с незнакомыми людьми о любви не говорить…
