Он поблагодарил, моментально отметив знакомый почерк, корнуоллский адрес и пятно от французской глины на конверте. Почти три года он медлил с доставкой письма по адресу. Мысль об этом все время присутствовала в закоулках его сознания, раскачиваясь подобно колокольному языку и отдаваясь гулким металлическим звуком вины. И теперь не хватало только потерять письмо в кентском поезде.
Гениально, Дрейк. Ты у нас долбаный гений.
Руки его дрожали, когда он засовывал письмо обратно во внутренний карман. Там он задержал ладонь на конверте, ощущая через него биение собственного сердца. Потом закрыл глаза и заставил себя думать о позитивных вещах – обычно этот мысленный позитив сводился к пинте пива, большой тарелке чего-нибудь вкусного и стройным женским ногам, не обязательно в такой последовательности. Он открыл глаза: сельский пейзаж проносился за окном смазанными пятнами зеленого и коричневого. Он старался фокусировать взгляд то на отдельном дереве, то на каком-нибудь амбаре, но безуспешно, так как его мысли уже сфокусировались на том самом дне в Нормандии, примерно через неделю после их высадки в 1944-м.
Кан рассчитывали занять с ходу, да не вышло[10]. Вместо этого они завязли в краю живых изгородей, насыпей, рвов и перелесков под беспрестанным минометным огнем, где все время приходилось двигаться перебежками от укрытия до укрытия через опасные участки, простреливаемые немецкими снайперами. Все это сильно действовало людям на нервы.
В таких условиях батальон быстро превращался в толпу оборванцев, испуганных, измотанных и потерявших веру в успех. Возросло количество самострелов – лишь бы выбраться в тыл из этой мясорубки.
Они вшестером тогда еще были друзьями, хотя сейчас в это трудно поверить. Возможно, их подкосили и ожесточили последующие сражения, сняли с них внешнюю оболочку, как сдирают кожуру с апельсина. А может, все случившееся позднее начало вызревать именно в те дни? Чтобы взрастить ненависть, особых усилий не требуется. Хватит легкого побудительного толчка.
В тот день они разместились на кратковременный отдых в развалинах фермы, среди множества раскиданных в беспорядке вещей.
Ух ты! Вот моя зазноба! – объявил Джонно, сцапав фото пожилой толстухи.
Приятели откликнулись глумливыми смешками и свистом, но Дрейк к ним не присоединился, рассеянно глядя в окно. Там повсюду золотилось лето: яркое солнце, спелая пшеница и мелкие желтые цветы на лугу за пшеничным полем.
В ожидании, когда их вернут на передовую, им оставалось лишь курить да отсыпаться, а Дрейк уже осоловел от этих двух занятий и потому отправился на прогулку. Вскоре он наткнулся на полевой госпиталь, развернутый по соседству с фруктовым садом. Здесь тучами вились мухи, радостно возбужденные от обилия крови и ампутированных конечностей.
Чем без толку глазеть, помог бы, сказала спешившая мимо медсестра.
Вон тому хотя бы, добавила она, указав пальцем.
Он пошел в указанном направлении и приблизился к лежавшему на носилках солдату, который был до подбородка накрыт одеялом. Дрейк сел рядом на траву и достал сигарету. Лицо солдата было спокойным и умиротворенным. Красивые, правильные черты были неподвижны, и Дрейк подумал, не умер ли он, но тут солдат открыл глаза и подал голос.
Дай затянуться, попросил он.
Дрейк прикурил для него сигарету.
Руки поднять не могу, сказал солдат.
Дрейку пришлось поднести сигарету к его губам. Солдат сделал несколько глубоких затяжек, при этом ни разу не кашлянув.
Табачок что надо, сказал он.
Скоро ты будешь дома, ободрил его Дрейк.
В этом я сомневаюсь.
Для тебя война закончилась, дружище. Ты везунчик.
Солдат улыбнулся и попросил еще затяжку.
А здесь совсем неплохо, ты согласен? – сказал Дрейк, оглядываясь по сторонам. Солнышко. Цветы. Птицы поют.
Какие цветы?
Дрейк сорвал желтый цветок рядом со своим ботинком и поднял его так, чтобы солдат мог видеть.
Это примула, сказал солдат.
Примула, повторил Дрейк и дал ему затянуться.
Что сделаешь в первую очередь, когда вернешься домой? – спросил он.
Искупаюсь.
А я терпеть не могу воду, признался Дрейк.
Мы на шестьдесят процентов состоим из воды. Я говорю обо всех людях. Ты это знал?
Наверно, поэтому я не очень-то лажу с людьми.
Солдат засмеялся.
Я Дуги Арнольд, рад знакомству.
Фрэнсис Дрейк[11], представился Дрейк.
Ух ты, поднять все паруса!
Я уже привык к такой реакции.
Ты ведь пошутил насчет имени, да?
Мой отец был моряком.
Тогда понятно.
Но я его ни разу не видел. Имя придумала мама. Она еще не успела охладеть к морской романтике, когда я родился.
Дрейк снова поднес к его губам сигарету. Солдат закашлялся.
Полегче, сказал Дрейк. Затягивайся не спеша. Вот так, уже лучше.
Ты можешь для меня кое-что сделать? – спросил солдат.
Конечно.
У меня письмо в нагрудном кармане. Сам я до него не доберусь. Не мог бы ты его достать?
Дрейк погасил сигарету, склонился над раненым, аккуратно отвернул одеяло и с трудом подавил приступ тошноты из-за гнилостного запаха. Руки Дуги Арнольда были ампутированы выше локтя, почернели и покрылись струпьями. Дрейк задержал дыхание, надеясь, что солдат не заметил его реакции на увиденное, и осторожно расстегнул пуговицу кармана.
Вот оно, сказал Дрейк, показывая письмо. Для доктора Арнольда, все верно?
Да. Это мой отец.
Корнуолл?
Это моя родина.
Никогда не бывал в тех краях.
Тебе понравится, там полным-полно воды, усмехнулся Дуги.
Дрейк достал свою фляжку и помахал ею перед лицом солдата.
В самый раз! – откликнулся тот. Кавалерия, как всегда, вовремя.
Угощайся, сказал Дрейк, поднося горлышко фляги к его рту.
Будем здоровы, сказал Дуги и сделал глоток.
Будем здоровы. За лучшие деньки.
За лучшие деньки, подхватил солдат и прикрыл глаза.
Дрейк пригляделся к нему и решил, что они с ним примерно одного возраста. Интересно, есть ли у него девушка? Должно быть, нет, поскольку письмо адресовано отцу. Он расстегнул еще одну пуговицу на воротнике солдата, отметив слабо пульсирующую жилку на его шее.
