— Мама, — неслышно произнесли губы майора.
Он тут же представил взбалмошного папашу на пороге их простого и ничем не примечательного до сих пор отделения…
«Гнать вас всех отсюда надо, однозначно! Я говорю — гнать сволочей! Вот так! Ни у одного звезд на погонах тут не будет, я обещаю! Нашли кого ловить! Мальчонку! Бандитов ловите!»
А также огни мобильных юпитеров, телекамеры и микрофоны…
«Скажите, вы в чем-то подозреваете сына Владимира Вольфовича? Когда вы предъявите ему обвинение?»
Кошмарное видение исчезло, оставив в голове майора тупую боль. А ведь это было только начало рабочего дня.
— Мальчик, а может, не надо? — робко склонившись к нему, жалобно спросил майор, лицо которого вполне могло бы сойти за флаг бывшего СССР.
— Чего не надо? — удивленно и невинно взглянул на него Витек.
— Всего не надо. Папу не надо. Маму не надо. И эту… Наталью…
— Константиновну? — подсказал Витек.
— Да, точно! И ее тоже не надо. Что поделаешь, ошибочка вышла. Не разобрались. Поторопились. А как в пословице говорится? Поспешишь — добрым людям ноги отдавишь. Такие дела, Виктор… э-э… Вольфович. Да.
— Владимирович, — поправил его Витек, еле сдерживаясь от смеха.
— Ох да! Конечно! Так как? — с надеждой смотрел на него майор.
— Даже не знаю. Я не привык врать.
— Ну, один раз можно! — с нервным смехом уверил его милицейский начальник. — Уж кто-кто, а папа… Кхм-кхм. Не важно. Так вот, мы мигом все устроим. На машине доставим. Тихо-мирно. А?
— Хорошо. Но пусть меня больше не бьют.
— Ни-ни-ни! — в ужасе замахал руками майор. — Кириллов! Шишкин! Ко мне! Живо!
Из внутренних помещений мигом выскочили два рослых милиционера.
— Вот этого мальчика доставьте туда, куда он скажет.
— Так мы… это, его же ночью из аэропорта…
— Молчать! И слушать, что я говорю! — уже совсем побагровел майор. — Доставить. Сей момент. И чтобы ни один волос… Приедете, лично доложите. И ни звука! Понятно?
— Так точно, — недоумевая, отозвался тот самый милиционер, который бесцеремонно заталкивал Витьку в машину несколько часов тому назад.
— Все, идите. Я с вами потом поговорю. Отдельно.
Через минуту Витек покинул отделение, словно азиатский принц, — с гордо поднятой головой и с глумливой улыбкой на губах.
Во дворе у самой машины их догнал дежурный капитан.
— Стойте! Сумочку, вот, забыли.
— Спасибо большое, — сказал Витек и уехал на свободу.
* * *
Зоя открыла дверь и вошла в теплую и темную прихожую. Из дверной щелки в комнату Фифы падала полоска света.
Раньше, только раздевшись, Зойка шла смотреть, как там старуха. Но с появлением Кристины Фифа как-то вся подобралась, приободрилась, стала тщательнее следить за собой. Во всяком случае, гадить под себя перестала. Может, в этом преображении было виновато новое лекарство, которое принесла месяц назад медсестра из собеса. А может, ей просто совестно при новом человеке проявлять свою подлую натуру. Что ж, и на том спасибо. Но обольщаться не стоило. Как только Фифа привыкнет, она тут же возьмется за старое — тут тебе и выброшенный из ведра мусор, и вечно мокрые простыни, и включенная вода в ванной. Что она, Фифу не знает? Знает как облупленную. Все ее выходки дурные наизусть выучила. Все подлости ее давно известны.
— Зоя? Ты? — послышалось старческое дребезжание.
— Я! — отозвалась Зоя. — Ты одна?
— Кристиночка ушла час назад. У нее появился молодой человек. Они прекрасная пара, надо заметить. Слышишь, Зоя?
— Мне без разницы, — недовольно проговорила она, стягивая сапоги.
— Уже несколько дней он заваливает ее цветами. Такой чудесный парень.
— Ты ела чего? Или греть? — раздраженно прервала Зоя старуху.
— Не надо. Кушай сама.
— Да накушалась. Досыта, — пробормотала Зоя.
— Что ты говоришь? Терпеть не могу, когда ты бормочешь себе под нос.
— Сыта, говорю!
— А! Тогда, если не трудно, зайди ко мне, пожалуйста.
Во какие мы вежливые сделались. И чего тебе понадобилось, артистка ты наша?
Поправив у зеркала волосы, Зойка приоткрыла дверь. Фифа сидела за круглым столом, освещенная мягким светом торшера. Перед ней на столе были разложены те самые фотографии, которые Зойка так тщательно запрятала на антресолях. Это уж девица, наверняка, постаралась найти. Вот досужая!
— Присядь, Зоя, — пригласила Фифа, указав на свободный стул.
Зоя села, ожидая, что будет дальше.
Старуха протянула ей одну из фотографий, где она молодая, с букетом цветов стоит на набережной Свислочи.
— Даже не верится, что я была такой. Если бы не фотографии, то позабыла бы вовсе. А это так страшно — не помнить себя. А вот ты! Смотри. Мы с Михаилом Степановичем еле уговорили тебя сняться. Ты все отнекивалась, отмахивалась, закрывалась, как деревенская кокетка. Но мы не отстали. Помнишь? Вот какая ты… Мы с детьми гуляли тогда по Троицкому предместью, а ты ела мороженое, и оно выпало у тебя из рук прямо на кофточку. Было так смешно… Господи, все сейчас, наверное, отдала бы, только бы снова погулять по набережной возле Троицкого! Увидеть эти славные черепичные крыши — кусочек старого Минска. Я ведь родилась здесь. И прожила большую часть жизни, если не считать эвакуацию в Ташкенте. А вот посмотри…
Анжелика Федоровна достала из кучи фотографий снимок, на котором запечатлена маленькая Анюта. Фотограф по художественной традиции тех лет вручил ей телефонную трубку и повернул ее голову чуть в сторону. Анюта лукаво улыбалась, словно слышала в трубке что-то очень забавное. И почти сразу Зоя вспомнила тот день, когда был сделан снимок. Майские грозы сменяли друг друга, дни чередовались то душной июньской влагой, то прохладой, свойственной концу марта. Они все вместе были на кукольном спектакле, а потом гуляли. Анюта почти не капризничала. Счастливая девочка пяти лет. Зоя помнила ее именно такой. И тоже была счастлива в тот день, когда они смеялись и ели мороженое. Никогда Зоя не желала дочери судьбы, которую та сама себе выбрала. И не могла представить, что все так обернется. Ведь глядя на ребенка никогда нельзя сказать, каким он станет в будущем. На лбу ведь у него не написано. Но в короткий миг, когда ребенок шагает по земле, держа за руку маму, его будущее видится в розовом свете. Как только руки разъединяются, ничего потом уже нельзя сказать наверняка.
Зоя бережно держала фотографию, не в силах вымолвить слово. Никогда не любила она копаться в старых фото и не понимала Фифу, которая в свое время частенько проводила вечера, разглядывая черно-белые снимки. А теперь вот как накатило что-то. Из самой глубины поднялась теплота, которой Зойка уже давно не ощущала. Как будто брела по снежной, воющей ветрами пустыне и вдруг нашла уютное убежище. Так и было. Чего у нее не могла отнять Фифа, так это счастья материнства. И, наверное, не важно, что случилось потом. Для Зои необыкновенно ценны те далекие мгновения и те чувства, которые она испытывала, впервые прижимая к себе свои розовые, родные, кричащие комочки, плоть от плоти ее, принадлежавшие только ей и никому больше. Да, счастливой свою жизнь Зоя не могла назвать, но что у нее осталось бы, не будь этих воспоминаний и этих чувств?
