— Никакой беды с вами там не случится. Хишам ибн Башар искушен в таких делах. Он человек старый, но разум его все ещё быстр. Объясни ему, как обстоит дело, и он сделает все, что нужно.
Из одежды, захваченной с разграбленного корабля, я отобрал то, что показалось мне самым лучшим, и оделся, полагаю, как высокородный мавр, следующий моде. Нашелся там и меч — прекрасное оружие, причем такое, которым я хорошо умел пользоваться.
Переодевшись, я вернулся на палубу, и удивленный вздох Азизы сполна вознаградил мои усилия. Даже Вальтер был изумлен и ошарашен.
Когда я в последний раз предстал перед ним, у меня появился соблазн — прирезать его сейчас же, на палубе его собственного корабля. Я сразу возненавидел его за то, что он нагло ограбил меня и обратил в рабство, заставил работать на свою шайку тявкающих дворняжек. Когда придет мой час, они заплатят за все и горько раскаются в своем обращении со мной.
Однако мне нельзя было забывать о главной цели: найти способ добраться до Кипра и освободить отца, если он в плену, или узнать о его судьбе… какой бы она ни была.
А потом мы вместе вернемся и выразим свое почтение барону де Турнеминю…
Но сейчас передо мной, у самых ног, лежала земля моих снов. Здесь были Гранада, Севилья, Толедо и Кордова… Как долго я во сне и наяву грезил этими городами! Ибо я хотел жизни более широкой и содержательной, чем могло предложить мое родное бретонское побережье. Проложить свой путь в более просторный мир, больше увидеть, больше узнать, стать чем-то большим. Такова была моя мечта.
Уже сейчас я кое-что узнавал и понемногу становился иным. Одежда, которую я сейчас надел, была много лучше любого из тех нарядов, что мне доводилось носить раньше, но одежда — ещё не все… Я с завистью наблюдал, как изящно держится Редуан. На такие вещи мне следует обращать внимание, ибо нужно многому ещё научиться…
День уже занялся над морем, когда мы высадились на берег. Взглянув на свое отражение в лужице спокойной воды сразу за линией прибоя, я вдруг понял, что мне нечего бояться сравнения с кем бы то ни было. Теперь я стал выше ростом, чем когда попал на галеру, и несравненно сильнее. Месяцы тяжкой работы на весле заметно расширили мою грудную клетку и плечи; руки бугрились мускулами.
В широких черных шароварах, черных сапогах из лучшей кордовской кожи, дымчато-голубом шелковом тюрбане, в плаще из темно-синего сукна, накинутом на белую шелковую рубашку, и с темно-синим кушаком я выглядел этаким мавританским щеголем. Под плащом на мне была парчовая куртка, золотистая с голубым, длиною до пояса. Рядом со мной финнведенцы в своих кожаных куртках выглядели неряшливыми оборванцами.
Но, как говорится, по одежке встречают — по уму провожают, и я понимал, что должен воплотить образ человека, которым хотел стать, в поступки, достойные его. Среди мавров надо будет действовать не спеша, внимательно наблюдая за их поведением, и таким образом научиться, как держать себя.
Арабским языком я владел хорошо — для простых разговоров. Впрочем, вряд ли мне придется вести философские споры, так что моих познаний должно хватить. Латынь, если уж говорить об этом, — латынью я владел превосходно. Там и здесь нахватался обрывков ещё десятка языков или их диалектов, портовых и базарных жаргонов. Большую часть я почерпнул в команде моего отца, состоявшей из уроженцев многих стран, да ещё на галере.
Было приятно снова ощутить землю под ногами, но я уже понял одну важную вещь. В моем нынешнем уборе нельзя прийти в Малагу пешком, подобно какому-нибудь землепашцу или пастуху. Мне нужна лошадь, как человеку благородному.
Мы поднялись от берега наверх и остановились на обочине прибрежной дороги, если можно её так назвать.
И вдруг я понял, что это и есть для меня начало. Я обладаю знанием, и сейчас должен взять на себя старшинство. Финнведенцы — моя охрана, но одновременно и стража. Хоть я и стал кормчим, но власти над командой у меня не было. Я по-прежнему оставался пленником, рабом. Однако же послание Редуана доверено мне, и переговоры буду вести я.
Большая часть искусства командовать — это способность взять на себя командование.
Эрик прервал мои размышления:
— Ну что, так и будем стоять тут на жаре? Пошли!
— Жди!
Они остановились, наполовину обозлившись, ибо слово мое прозвучало, как приказ.
— Вон подходит караван.
Братья прислушались, услыхали и присели на корточки у дороги, раздраженные задержкой. Я остался стоять, где стоял. Они будут теперь выглядеть челядью, а я — их господином.
Впереди каравана ехали трое всадников в щегольских одеждах. За ними следовали двадцать воинов, вереница вьючных мулов и, как я отметил с удовлетворением, несколько запасных лошадей.
Смело выйдя на дорогу, я поднял руку.
Шестерка солдат, повинуясь неслышной команде, рассыпалась и помчалась ко мне, развернувшись в широкое кольцо и сомкнув его вокруг меня с обнаженными скимитарами[5]. Красивый маневр и четко выполнен.
Из тех троих, что командовали здесь, один был молодой, не старше двадцати пяти лет, но высокомерный и спесивый, с аккуратно подстриженными черными усами и остроконечной бородкой, гибкий и непринужденный в движениях, что указывало на тренированные мускулы. В лице его проступала жестокость. Он мне сразу же не понравился.
Тот, что ехал посредине, — намного старше, с окладистой седой бородой, — держался с достоинством и благородством. Третий, крепкий и коренастый, несомненно, был воином.
— Приветствую тебя, о достойнейший! Прошу твоего внимания.
Ответил мне молодой — ответил резко и высокомерно:
— Кто ты такой? Что здесь делаешь?
— О предводитель правоверных, я всего лишь бедный студент, направляющийся в Кордову. Наш корабль захватили неверные. Я иду в Малагу говорить с Хишамом ибн Башаром по делу чрезвычайной важности.
— Я думаю, ты врешь.
Пожилой всматривался в меня проницательным, оценивающим взглядом, но не без доброжелательства. Он был богато одет и, очевидно, занимал высокое положение.
— Важное дело? — спросил пожилой. — О чем идет речь?
— Это известие, о благосклонный, предназначенное только для слуха Хишама.
— Сообщи нам его, — потребовал молодой. — А мы будем судить, насколько оно важно.
— Мне его доверили, — ответил я.
Прежде чем молодой человек с резкими чертами успел возразить в очередной раз, пожилой сказал воину, остановившемуся рядом с ним:
— Дубан, посади этих людей на коней. Когда мы прибудем в Малагу, отправишься вместе с ним к Хишаму. Я получу от него доклад об этом деле.
Для финнведенцев верховая езда была делом трудным, но я с рождения привык к отцовским коням, и, пока северяне с трудом старались удержаться в седле, я внимательно слушал.
