Я попрощалась с Дианой и как можно быстрее натянула форму. В животе появилось какое-то неприятное ощущение. Не что-то конкретное, а просто общее неприятное чувство. Я выяснила, что испытывала страдания, но теперь не ощущала ничего болезненнее боли в запястье.
Тетя Джесс выглядела испуганной, когда я сбежала вниз по ступенькам, закручивая на ходу волосы в пучок.
— Куда ты идешь? — спросила она.
Глаза ее покраснели. Я коснулась кожи у себя под глазами — вздувшаяся, нежная кожа. Похоже, я тоже плакала.
На ней были надеты те же рабочие штаны и рубашка на пуговицах с коротким рукавом, что и всегда, однако впервые тетя выглядела постаревшей. Она была всего на пятнадцать лет старше меня, но скорбь прочертила на ее лице морщины. Я могла поклясться, что с момента нашей последней встречи седины в ее волосах тоже прибавилось. Когда-нибудь в ее кофейном магазинчике кто-нибудь назовет ее «крутой старой теткой» и будет прав.
— Я думала, нам нужно поговорить, — сказала она. — Отложила работу.
— Очень мило с твоей стороны. Спасибо.
— Конечно, я должна была отложить работу. — Мои слова, казалось, задели тетю.
Стало ясно, что ей я тоже не говорила о заклинании. Она считала, что я все еще горюю так же, как и она. Нужно было все рассказать.
Мои колени затряслись.
Позже.
Сначала танец. Станцую, а потом расскажу правду.
— Я правда хочу танцевать, — сказала я. — Это… единственное, чего я хочу.
Джесс уставилась на меня своим фирменным взглядом под названием «этим дерьмом меня не проведешь». Как и всегда в такие моменты, ее бицепсы напряглись, демонстрируя татуировки. А затем она вдруг смягчилась, успокоилась и кивнула:
— Потом сразу домой.
— Обязательно.
Я обняла ее, и она крепко стиснула меня в ответ. В нашей маленькой семье из двух человек не особенно принято было обниматься. Однако я чувствовала себя паршиво не только из-за этого. Ощущение, которое я испытала у себя в комнате — чувство ненормальности, неправильности, — вызывало у меня мурашки.
— Я люблю тебя, — сказала она.
— Я тоже тебя люблю, — ответила я и поспешно направилась к двери. — До скорой встречи.
Странное ощущение в животе только усиливалось.
Едва я зашла в раздевалку, как оказалась на перекрестье взглядов.
— Сочувствую твоей потере, — сказала одна из балерин, остальные пробормотали нечто похожее и тут же опустили глаза на розовые балетки, лишь бы не смотреть мне в глаза.
Ровена, бывшая прима-балерина Королевского балета и моя наставница в последние девять лет, заключила меня в объятия, едва я вошла. Объятия эти были такими же неловкими и такими же многозначительными, как у Джесс. Однако моему появлению она не удивилась. Возможно, после всего, что произошло, вернуться к занятиям было единственно верным выбором. Я была частью этого зала, с его деревянным полом, тремя зеркальными стенами и одной с окнами. Музыкант как всегда что-то тихонько наигрывал в углу на фортепьяно, и как всегда в комнате пахло потом и тальком.
Я закрыла глаза и попыталась сконцентрироваться на танце, подготовить тело к движению. Но сосредоточиться не смогла. Я не могла думать ни о чем важном, мои мысли как будто блуждали в огромной белой комнате, не в силах за что-то зацепиться, остановиться на чем-то. Я пыталась установить контроль над своими мышцами и суставами, но ощущала лишь непрекращающуюся пульсирующую боль в запястье. Обычно у меня получалось ее игнорировать — сказывались годы тренировки, — но в этот раз я не могла ее заглушить.
К тому моменту, как мы начали разминаться, мое дыхание стало прерывистым. Я все еще не понимала, в чем дело, но что-то явно шло не так.
Фортепьянная музыка. Вот оно. Она звучала в голове так ярко: те же ноты, те же мелодии, те же движения, что и всегда. Отточенная, элегантная композиция.
Я начала движение.
Первая позиция. Вторая. Четвертая. Вперед. Вправо. Влево. Назад.
Я закрыла глаза и сконцентрировалась на шагах.
Мне хотелось расслабиться. Уйти в движения.
Примерно на восьмом такте я почувствовала прикосновение к больному запястью — это была рука Ровены — и открыла глаза.
— Смотри в зеркало, пожалуйста, — сказала Ровена.
Я кивнула, стараясь не выдать своих чувств. Обычно она обращалась с такой просьбой только к тем, кто двигался особенно ужасно, к самым бесперспективным.
Я повторяла разминку, глядя в зеркало. Лишь через несколько счетов до меня дошло, что я двигаюсь не так, как обычно. Понадобилось время, чтобы моя идеалистическая мысленная картинка сменилась реальной. Я вдруг увидела то, что делаю на самом деле: выставленные локти, вялые колени, неуклюжие руки, кривые запястья. Чем сильнее я старалась вытянуться в одну линию, тем хуже у меня получалось. На самом деле, головой я понимала, что все делаю великолепно. Однако сигналы мозга почему-то не доходили до тела, теряясь непонятно где.
Когда разминка закончилась, я не могла пошевелиться. Остальные девочки резвились в другой части класса. Я посмотрела на себя в зеркало.
Нет. Это была не я. Такого просто не могло быть. Мне не хватало практики. Я обязана была с этим справиться.
Мы ушли от станка и выстроились в простую комбинацию. Ровена помахивала руками, громко называя движения, которые хотела увидеть: томбе,[2] пируэт,[3] релеве[4] и тянем носок, па дебурре,[5] и балансе, балансе…[6] А я мысленно вела счет, ожидая своей очереди.
Но как только я начала движение, стало ясно, что дело не просто в отсутствии практики.
Я поняла, почему так странно чувствовала себя в раздевалке.
Мысленно я видела каждый шаг, могла прочувствовать общую картинку. С закрытыми глазами мне казалось, что все в порядке, как и всегда.
Однако открыв глаза и глядя в зеркало, я видела то, что на самом деле вытворяло мое тело.
Жесткие, угловатые движения. Ни плавности, ни грациозных переходов. Неправильные наклоны. Руки колесом. Косолапые ноги. Это было бы смешно, если бы не было так ужасно. Словно сцена из фильма, в котором романтическую героиню, заявившую, будто она умеет танцевать, выводят на чистую воду.
