Книга Воздаяние храбрости - Владимир Соболь

I

Мадатов скучал и злился. Горячеводск, маленький городишко, был переполнен народом, ему неприятным. Четыре года назад Алексей Петрович Ермолов приказал устроить поселение вокруг минеральных источников, которое практически в одночасье сделалось известно всей России, вплоть до самой ее столицы. Дамы из Петербурга и Москвы, помещики Тверской и Белгородской губерний, чиновники из Тифлиса, Владикавказа переполняли пыльные, утоптанные узкие улочки. Редко-редко среди них можно было заметить раненых кавказцев – офицеров, прапорщиков, солдат, направленных к водам для полного излечения.

С утра Валериан, как обычно, приказал Василию оседлать лошадей и выехал на трехчасовую прогулку. Оказавшись за городом, пустил жеребца во весь мах по хорошо заметной дороге, проложенной многими кавалькадами отдыхающих, но через полчаса скачки придержал коня и свернул в сторону, по высокой траве, заполонившей ровную степь. Метелки стеблей щекотали животным брюхо, шуршали по сапогам. Денщик, круглощекий парень лет сорока пяти, бывший с Мадатовым уже десять лет, с самого его появления на Кавказе держался поодаль и сзади. Он знал, что генерал любит побыть по утрам в одиночестве, но считал невозможным отпускать князя без сопровождения. И сейчас он ехал, отстав на пять – десять саженей, держа наготове короткий драгунский карабин и развязав ремешки в ольстрах[13].

Горячий ветер обжигал Мадатову щеки, но тот ехал, не замечая никакого неудобства, погрузившись в невеселые свои размышления. Лишь по привычке, выработанной десятилетиями военной жизни, он обегал глазами пространство, раскинувшееся перед ним, почти бессознательно отмечая самый легкий намек на возможно притаившуюся где-то опасность. Три проблемы беспокоили его куда больше, чем маловероятная засада горцев, прорвавшихся так далеко за Терек, за Малку, к Подкумку[14]. Валериана тревожило собственное здоровье, затянувшийся отъезд Софьи и ожидаемое нашествие персов.

Слабость в груди занимала его, пожалуй, меньше всего. Первый раз, когда он, вдруг закашлявшись, отхаркнул комочек слизи и увидел на нем следы крови, Валериан испугался. Но с того дня минуло уже несколько лет, и он успел свыкнуться с тяжелой своей болезнью. Мешала боль в легких, мешала одышка, раздражала непонятная слабость, что подбиралась тайком, выбирая самое неудачное время. Но с этими неудобствами он примирился и терпел их, почти не замечая, как привык уже переносить тяготы и лишения бивуачной, походной жизни. О конце своем, о точке, что грозила подвести итог его жизни, он так же не думал, как приучил себя не замечать пули, ядра, штыки, кинжалы и сабли. Свинец и железо обещали оборвать его существование заведомо быстрее непонятной ему болезни.

Куда больше он тосковал по Софье. За последние десять лет он привык, что она всегда оказывалась рядом, когда он в ней нуждался. Он мог уехать и уезжал – в Тифлис, Телави, Нуху, Дербент, Баку, Ленкорань. Уходил в походы, вел войска в Табасарань, Акушу, Казикумух. Брал Башлы и Хозрек, гонялся за бандами по всем трем ханствам, назначенным ему в управление. Но всегда знал, что в любой момент может вернуться к ней, услышать ее низкий, чуть хрипловатый голос, ощутить жар ее тела, вдохнуть родной запах. Ей не нужны были восточные притирания и клейкая вода западных стран, – он и так терял голову, едва мог только втянуть ноздрями, всеми порами своего мощного тела этот родной аромат, терпкий и чуточку кисловатый, словно у поздних яблок.

А сейчас она уехала так далеко, что до нее было не докричаться, не доскакать. Даже письмо он не сумел бы отправить, потому что не знал, в какой части России от Владикавказа до Петербурга находится нынче его жена.

Софья обещала вернуться к концу лета и взяла обещание с мужа, что он будет ждать ее в августе в Горячеводске. Что возьмет у Алексея Петровича отпуск хотя бы на две недели, будет отдыхать, пить воду, даст отдых своим истерзанным легким. Валериан обещал, но, когда подошел назначенный срок отъезда, вдруг замешкался. Он не мог представить – с какими словами обратится к Ермолову, как скажет командующему, что один из его генералов просит отпуск в такое сложное время. «Была бы здесь Софья или хотя бы Новицкий, – подумал Валериан с какой-то тоскливой злобой. – Они бы помогли подыскать слова и составить нужные фразы». Сам он научился только звать и приказывать. Просить же, тем более за себя, непослушный язык отказывал напрочь.

Но Ермолов отослал его сам. На совете, в середине доклада о размещении войск у спорных мест Талышинского ханства, Мадатов вдруг схватился за грудь и страшно, надрывно закашлял. Приступ до того его обессилил, что он даже позволил дежурному адъютанту увести себя через приемную и уложить на диван в одной из курительных комнат…

– Ваше сиятельство, – негромко окликнул его Василий. – Балочка наша. Пора бы возвращаться.

На дне неглубокой и неширокой расщелины журчал и подпрыгивал на невысоких ступеньках веселый ручей. Туда они и сводили коней по очереди. Пока один спускался, другой наверху караулил, оглядывал широкую, плоскую степь, где взгляд мог остановиться, лишь зацепившись за черную точку, что обозначила бы неопытного врага.

Солнце показывало, что утреннее прохладное время закончилось. Начиналась сухая дневная жара, и следовало скорей возвращаться в город. Валериан с неудовольствием обернулся посмотреть на синие конусы Бешту и ее четырех сестер. И тут же перевел взгляд, направив его вперед, за степь, где высились горы главного хребта Кавказа. Один вид их белых вершин, казалось, освежал неподвижный тяжелый воздух. Эльбрус Мадатов видел отчетливо, зрение его еще не слабело, а рядом с высочайшим пунктом угадывал Ушбу, Дыхтау, Тетнульд. Несколько черточек плавали в небе, изрядно выгоревшем за лето. Валериан и хотел бы проследить путь степных орлов, но опустил глаза ниже, выглядывая тех хищников, что хоронились в высокой, густой траве.

Поднялся Василий из балки, и они повернули к городу, уже не торопя, не понукая подуставших коней.

В городе Валериан соскочил с седла, передал поводья вороного Василию, а сам скорым шагом пошел к Елизаветинскому источнику. Дважды в день он поднимался по главной улице к площадке, устроенной рядом с колодцем. Ровным темпом, не замедляясь, не ускоряясь, он проходил аллеей невысоких и редких лип, подстриженных коротко и безобразно. Он не торопился и был скорее задумчив, чем устремлен к цели, но легко, без труда обгонял группки отдыхающих и больных, двигавшихся в одном с ним направлении. Узнававшие его офицеры вытягивались и козыряли, несмотря на то что генерал был не в мундире. Валериан слегка кивал на ходу, отличая знакомые лица. Один раз, впрочем, остановился обменяться несколькими словами с майором, тяжело опиравшимся на суковатую трость, вырезанную из кизила каким-нибудь батальонным умельцем.