– А он говорит, меня совесть мучает. Не могу, говорит, Людмилу обманывать. Хорошая она женщина.
– Подонок! Я ему покажу – совесть! – взвизгнула невеста. – Да я его сейчас, мигом…
Прыгнули в тачку втроем. Та, прорулив по усталым от жары улицам, протиснулась в арбатскую подворотню – к дому, где обитал Борщ. Лифт не работал. На четвертый этаж вскарабкались пешком.
На звонок долго не открывали. Тогда Инка хорошенько лягнула дверь ногой, оказалось не заперто. В спальне на полу теплилась свечечка, голый Борщ, сидя по-турецки напротив стены, мазал по штукатурке малярной кистью. При виде невесты он вроде бы начал приходить в себя:
– Ну, ладно, чего уж… ик! Сейчас только вот еще… ки-ик! – ирпич’к дорисую… и-ик! того! Я ж не су-ик! – ука! Ик!
– Он не сука! – подтвердила Дайка, которая вертелась тут же. Она приняла самое активное участие в акции – всячески суетилась, приводя жениха в чувство. Когда же тот попытался улизнуть, помогла оттащить под холодный душ.
В конце концов, жениха с грехом пополам одели.
– Галстук, галстук! – вскрикнул кто-то. – Нужен галстук!
Галстука не нашлось, и Славик, конечно же, одолжил свой:
– Гад, испортишь – убью! Галстук фирменный! – шипел японист, повязывая галстук на шею жениху.
Общими усилиями жениха выволокли на лестницу, протащили по двору.
Выпив пивка, Борщ вроде бы оклемался и ко Дворцу бракосочетаний подъехал почти в нормальном виде.
– Борщ Леонид Михайлович. Хотите ли вы взять в супруги Прицкер Инну Рувимовну? – спросила чиновница департамента Гименея.
– М-да-с… Ну… допустим! – отвечал брачующийся.
Все прошло вполне благополучно. И когда молодожены появились на крыльце Дворца, Юлька-вахтанговка подарила молодоженам копеечку:
– На счастье вам. Нашла в дверях ЗАГСа, – объявила она.
На свадьбе столы, как и положено, ломились. Подарков молодым нанесли горы. Вина-водки было море разливное. И счастливая теща простирала к зятю трепещущие руки:
– Миленький ты мой, хороший! Какой же он у меня расчудесный, золотой! Бриллиантовый мой зятек!
Борщ в конец расчувствовался. Бледный от волнения поднял первый бокал шампанского… за любимую тещу! Лучшую из тещ!
– Горько! – не выдержав, подъебнул кто-то.
Борщ смерил ерника негодующим взглядом.
Отыграли свадьбу. Инке с супругом купили долгожданный кооператив в Марьиной Роще. Там она, счастливая и радостная, зажила наконец свободной и счастливой жизнью, превратив гнездышко любви в самый что ни на есть алкогольный вертеп.
В дни визитов Людмилы Агрессоровны к молодым мы сообща отправлялись на поиски заблудшего Борща. А найдя, затаскивали к Инке, клали на диван, обряжали в шлепанцы и пижаму из собственного гардероба, разбрасывали повсюду разные предметы семейного быта. Муж лежал на диване и читал газету. Теща сидела на стуле, распахнув шубу, утирая пот и слезы умиления. В ногах у нее неизменно стояла сумка, набитая обалденным дефицитом – балыком, вырезкой, икрой, даже ананасами. А Славик-японист и Валька-пушкинист, главные поставщики реквизита в бутафорский семейный очаг, случалось, часами томились на площадке перед дверью квартиры, ожидая возврата своего добра. Теща слегка удивлялась: отчего это каждый раз, бывая у «детей», она слышит из-за дверей какие-то шорохи и вздохи, иногда робкий звонок и умоляющий голос, мол, кому-то надо отлучиться, а ему из-за затянувшегося визита тещи, все никак не забрать свой пуловер…
– Кто это? – спрашивала Людмила Израилевна. – Ваши друзья пришли? А отчего они не заходят?
– Это ничего, так… соседи, – отвечала Инка.
Иногда при этом кто-то, потеряв терпение, начинал тарабанить в дверь кулаком. Инка поспешно срывалась в прихожую, тихо приоткрывала дверь, откуда к ней умоляюще простирались руки, как из окошка острога. Она торопливо совала в протянутые руки свитер или носки, затем поспешно захлопывала дверь. Когда же раздавался особо настойчивый звонок, Инке приходилось просовывать в дверную щель котлету или булку с ветчиной.
Со временем Борщ оборзел и пустился на прямой шантаж.
– Какого черта я трачу время?! Гони триста баксов, а то продам! С потрохами! – грозил он Инке.
– Подлец! – шипела супруга.
– Ах, это я подлец! Это ты ей врешь! Гони три сотни, а то Людмиле нажалуюсь, теще моей! Что это я ей все вру и все за бесплатно, блин!
Ничего не поделаешь. Инка сказала мамаше, что им в хозяйство нужен славянский шкаф за три сотни.
С тех пор, каждый раз, как теща наносила визит молодым, в квартиру Инки перед ее приходом Славик с Валькой втаскивали шкаф, который одалживали у Дайки. Потом уже стали выпрашивать у всех по очереди холодильник, телевизор – аппетиты Борща росли.
Так продолжалось, пока Борщ не уехал на гастроли в Сочи.
Все лето Людмила Израилевна проводила на даче и в городе появлялась лишь изредка. Однажды, зайдя без предупреждения к Инке, обнаружила не зятя, а вовсе даже какого-то другого молоденького человека, который мирно пил пиво, сидя у Инки на коленях.
– Инна, что это такое?! Кто это?! – потрясенно вопросила Людмила Израилевна непутевую дщерь.
– Кто?.. Это… знакомый, – пробормотала та, еле ворочая языком.
– Но где твой муж?!
– Он… в общем, он, мама, в больнице.
– Боже!.. что… с ним… – У Людмилы Израилевны побелели губы и затряслись все подбородки.
– Мама, это, в общем, не смертельно, но он в больнице, а там холерный карантин.
Боже, какие передачи шли Борщу в больницу! Куриный бульон ведрами, икра красная и черная, рыба красная и белая, пироги, ветчина, всякая вкусная всячина! Одной такой передачей неделю кормилась наша кодла. Мы все заметно отъелись, а поскольку Борщ все еще выступал на юге, ответы теще с больничного одра вдохновенно строчил Славик. День ото дня послания становились все пламенней.
Однажды, когда Славик принялся за очередное письмо, начинавшееся словом «Любимая!», явился с юга пьяный Борщ, распевая «А где найти такую тещу».
– А я вот твоей Людмиле письмо пишу. Любовное, – объявил Славик.
– Как ты смеешь ее называть «любимая»?! Как ты смеешь ей письма писать?! Это моя теща, а не твоя!
– А нечего по югам раскатывать! Была теща вашей – будет нашей!
– Ты… вот что… Люду… не трожь… Понял?! – сказал сурово Борщ. – Что вы все над ней издеваетесь? А я вот ее люблю. Возьму, вот, и все ей скажу.
– Ты же ее убьешь!
– А все равно, ты моей теще письма писать никакого права не имеешь! Я теперь сам буду ей письма писать.
– А как же с почерком! Почерк чужой! И стиль…
– Плевать я хотел на стиль! Подумаешь! Стиляга нашелся!
